— Поживём — увидим, — лаконично отозвался Дитрих.
Подавшись вперёд, поворошил кочергой поленья в камине, выпрямился.
— А что ты думаешь об… этом?
Взглядом указал на мраморную каминную полку.
О том, что в полированной плите вмурован крохотный тайник, знал лишь он сам да Странник.
— Я, собственно, уже принял решение, — продолжал Инквизитор, — но мне интересно, что скажешь ты. В конце концов, Пьер О’Рейли всё ещё остаётся твоим учеником… Хм… Хоть методы воспитания у тебя, скажем так, своеобразные, да и обучение какое-то неупорядоченное; пора бы тебе отдохнуть от странствий год-другой… Насколько я понял, Пьер решил всерьёз заняться магией, а о большем и не помышляет. Ему хоть рассказали о его высоком происхождении?
— Он знает, чей он сын. Но вот о наследстве сестра пока не торопится ему сообщать.
— Умная девочка. Приятно, что мы мыслим похоже. Разумеется, не нужно обрушивать на неокрепшую голову сразу всё, особенно, сведения о возможном могуществе, как, впрочем, и тяжелейшей ноше. Значит… ждём его совершеннолетия?
— Думаю, это будет правильно. К тому времени он больше узнает и о своей новой семье, и о самом Баязеде; к тому же, у него уже сейчас незаурядные способности к ясновидению. Если уж его сестре удаётся иногда безо всякой подготовки заглянуть в будущее, то слышащий и видящий за два года обучения достигнет куда больших успехов. Как знать, понадобится ли ему тогда тугра? Разве что — как память об отце… В любом случае — он наследник, ему и решать. Подождём.
Дитрих кивнул.
— Подождём. А если окажется не нужна…
Он потянулся к рукописи, смирнёхонько поджидающей на столе, когда о неё вспомнят.
— Мы тут изъяли из печати одну книгу и заинтересовались её автором. Возьми, почитай на досуге… Набор я лично запретил, до той поры, пока не пойму, шарлатан перед нами или и впрямь пророк, наш, франкский… Ты присмотрись к этому человечку, может, будет смысл потом это кольцо ему на время выдавать, пока стихотворством занимается. Глядишь, повнятнее начнёт писать. А пока что его «Центуриями», только народ пугать…
***
«…Теперь ты знаешь всё, моя богиня.
Не страх перед султаном, не опасения потерять высокий чин — нет, я всегда был хорошим янычаром, и равное рвение проявлял бы и в простых матросах, и в адмиралах. Но изменить присяге, клятве верности — выше моих сил. Пойраз поведал, о чём ты не успела рассказать во время нашей прекрасной, но оказавшейся столь недолгой встречи — увы, единственной, когда мы могли без помех высказать друг другу всё, что думаем, но, как это часто случается — не успели, упустили… Меня не смущает вопрос веры, которую, возможно, ты попросила бы сменить, чтобы оба мы перестали своим существованием грозить Тамерлану. Я — христианин от рождения, и мог бы вернуться к религии предков, не испытывая угрызений совести, ибо, как известно, мальчиков, принятых в Османии в качестве дани от порабощённых народов, обращают в ислам, не спрашивая согласия. Однако по зрелом размышлении я вдруг понял, что и страна, и вера, и народ, с которым я сроднился, стали мне близки; мои люди, сражавшиеся со мной плечом к плечу и разделяющие тяготы нелёгких плаваний — давно не чужие; мой корабль — моё сердце. Ради тебя…
Да. Я смогу оставить всё это ради тебя. Но проживу недолго, ибо утрачу цель существования. Прости, богиня, но я — не Меджнун, которому глаза любимой заменяют вселенную; мой мир куда обширней, и даже такая женщина, как ты, не сможет заполнить пустоту, рухнувшую на меня, если я откажусь от того, чем живу сейчас. Возможно, со временем я смогу сотворить новый, не менее прекрасный мир; но он никогда не будет тем, что сейчас. Да и как жить, зная, что цена новому счастью — предательство?
Прости, богиня.
Ты навсегда останешься в моём сердце совершеннейшей из женщин. Да пребудет с тобой милость Аллаха, и да хранит он тебя во все времена, под любыми небесами».
Вздохнув, Ирис слабо улыбнулась. Перечитала письмо, на сей раз — вдумчиво, не торопясь…
— Это плохо? — обеспокоенно спросил Северный Ветер.
Он появился в доме Ирис к вечеру, когда, утомлённая работой в саду, фея решила, наконец, отдохнуть, и перебирала безделушки из шкатулки с драгоценностями, прикидывая, что из купленных ею лично можно отписать в приданое Фриде. Интуиция подсказывала, что Али вот-вот решится на важнейший шаг в своей жизни, и скоро всех их ждут приятные хлопоты по обустройству новой семьи. Задумавшись, она сперва не поняла, что за тень перекрыла свет, падающий из окна. Оказывается, на подоконнике сидел Пойраз в живописных лохмотьях — вернее сказать, в том, что осталось от изрядно потрёпанного хитона и плаща; с всклокоченной сизо-седой гривой, в одной сандалии… Но довольный донельзя.