«Он хочет, чтобы мы были втроем», — вспомнила Маржанат его голос и уснула счастливой.
Не прошло и месяца, как она стала женой Махмуда.
С тех пор минуло почти полвека. Незаметно подкралась старость. Маржанат давно смирилась с нею: так уж заведено природой. А вот ее старик нет-нет да взбрыкнет копытцем, как старый коняга, по весне выпущенный на свежую травку. И каждый раз причиной тому является девушка, на этот раз — городская красавица с курицей.
Недаром Маржанат насторожилась, услышав утром знакомое «раз-два, раз-два».
Когда же старик попросил у жены кружку молока с медом, у нее уже не осталось сомнений: парное молоко с доброй ложкой густейшего меда Махмуд пил в тех случаях, которые были хорошо известны жене. Однако она сказала как ни в чем не бывало, следуя правилам давно заведенной игры:
— Уж и не помню, когда ты пил молоко с медом.
— А чего об этом помнить, — смутился Махмуд, — не все время же его пить. А то и пользы не будет.
Маржанат смотрела, как он пил, залпом опрокинув кружку, издавая при этом звук: кюл, кюл, кюл… Она ждала, когда нужно будет принять из его рук порожнюю кружку.
— А теперь принеси-ка мне ту голубую лавсановую рубашку, которую мне в позапрошлом году привез Муса из Москвы.
«Скажи лучше, которую ты отнял у своего внука; ему, а не тебе предназначалась эта рубашка, — подумала про себя Маржанат. — Позавчера, когда ты разбивал комки, я так жалела тебя; ведь ты был похож на свечу, зажженную на ветру: вот-вот погаснет. А сейчас воспрянул, словно на эту свечу вылили ведро бензина».
Маржанат отвернула угол паласа и достала из-под него ключ. Трижды раздалось звяканье металла, извещающее, что крышку можно поднять. В нос ударил запах тминных листов, смешанный с ароматом шафрана. «Сейчас начнет примерять», — без досады, как о ребенке, стосковавшемся по забытым игрушкам, подумала она о муже и вытащила из сундука целую гору тряпья: здесь были и разноцветные рубашки, и кримпленовые брюки, залежавшиеся, но сохранившие свою неизменную складку, и галстуки, и всевозможные носки…
— Мне мой кунак Абдула говорил, что нельзя все время носить одни и те же вещи. Это вредно для тела. Нужно надевать новое.
— Зачем не надевать, надевай, — поддержала Маржанат, — мужчине это как новое седло коню.
Махмуд, охорашиваясь в голубой рубашке, разглядывал себя в зеркале. Вид у него был довольный. Маржанат, хорошо изучившая слабости своего мужа, как жены всего мира, умела их использовать.
Вот и сейчас, решив, что сам аллах послал ей этот случай, она начала издалека:
— Вчера заходил Камалудин, говорил, что уезжает в город и, если надо, может купить нам белую печь, которая горит сама, без кизяков и без дров. Он сказал, что все, кроме нас и вдовы Кусум, купили такие печки.
— И мы купим, что мы хуже, что ли! — подхватил Махмуд, приглаживая твердые манжеты. — Маржанат, здесь же пуговица оторвана. И вообще в этой рубашке я выгляжу старше. Дай мне другую, ту, которую подарила Заира…
— Боюсь, как бы Камалудин с утра не уехал в город. Он, кажется, сегодня собирался.
— Ну хорошо, хорошо… — И Махмуд вытащил из кармана брюк затертый от старости бумажник.
Маржанат с замирающим сердцем следила, как он перекидывал кармашки в своем бумажнике. «Словно капустные листья перебирает». Ее всегда удивлял этот старый кожаный бумажник, в котором было столько отделений, сколько листьев в хорошем кочане: от отделения для сторублевок до кармашка для рублей. А мелочь — в другом кошельке. Этот, пузатый и гордый, с мелочью не знался. Но и в том, другом, красные монеты лежали отдельно от белых. Пальцы Махмуда, негнущиеся, словно высохшее дерево, трижды пересчитали деньги.
Такую же операцию он проделал с маленьким кошельком, только с той разницей, что монеты, чуть нажмешь, сами выскакивали из своих гнезд.
«Пока он свои копейки пересчитает, можно вспахать целую делянку», — отметила про себя Маржанат.
И вот уже долгожданные деньги у Маржанат. Мысленно она уже видит белую плиту на месте своего закопченного очага. Но, завязывая бумажки в кончик платка, она нечаянно роняет однокопеечную монету.
— Деньгами соришь! — бросается на жену Махмуд. — Копейка… а я начинал с копейки. Она мне дорого досталась…
— Знаю, знаю, — перебила его Маржанат, — маленьким мальчиком ты танцевал под чужими окнами…
— А когда у меня набралась тысяча однокопеечных монет, — не чувствуя подвоха, продолжал Махмуд, — ступни мои превратились в какие-то копытца.