— Сейчас… — Женщина задумалась. — Стихи она сочиняла сама. Я забыла вам сказать. Мухтар на вид был совсем некрасивый, грубый какой-то, неотесанный. И если бы я не была свидетелем, то не поверила бы, что он способен сказать девушке ласковое слово. Тот Мухтар, который приезжал к нам за молоком, и тот, который стоял у скалы Куропаток, были совсем непохожи. Словно неотесанная глыба вдруг превращалась в тающее облако…
— А ее последняя песня? — напомнила я.
— Она пела о любви.
Зулейха доила коров, пропускала молоко через сепаратор, а сама пела: в свой последний день она была такая же, как всегда, веселая, беспечная и словно излучала свет.
Утром этого дня мы снова встретились с матерью Мухтара, она набросала план действий…
Сахрат опять посмотрела в окно. Небо синело весною, и каждая веточка трепетала, полная жизненными соками. Я ждала конца рассказа, хотя уже знала, что будет он грустным… Сочувствие к больной куда-то ушло. Я видела, что Сахрат сейчас мучил страх, а не раскаяние.
— Ну и что это за план?
— Я должна была пойти к Зубаиру и сказать, что Зулейха его любит, но скрывает это; сказать, чтобы в сумерках он шел к Верблюжьей скале. Туда же я должна была привести и Зулейху. Остальное взяла на себя мать Мухтара. Вечером я повела бедняжку к назначенному месту. Она все твердила о своем любимом. У Верблюжьей скалы мы встретили Зубаира, в руках он держал фиалки. «Ашик! — крикнула ему Зулейха и махнула рукой. Зубаир поспешил нам навстречу. — Кого ждешь? Мы не мешаем?» — смеясь спросила она. «Я просто вышел прогуляться, — ответил он и передал ей фиалки, — что-то с утра не слышно твоих песен». — «Я слова забыла, — все смеялась Зулейха, — но на твоей свадьбе буду петь, пока горло не заболит! А за фиалки спасибо». Она разделила букет пополам, хотела передать мне цветы, но я отвела ее руку: «Держи сама, ты же знаешь, что я к цветам равнодушна!»
Я помнила, что в это время на нас смотрели Мухтар и его мать. О чем мы говорили, им слышно не было, но я старалась подольше задержать Зулейху и Зубаира вместе. Возвращаясь, она, как обычно, неслась как козочка, время от времени поднося букет к моему лицу.
«Утром, Сахрат, у фиалок один запах, вечером — другой. И цвет они меняют: под солнцем, под росою, под луною…» Ночью мы опять побежали на свидание. Мухтара у скалы не было. Впервые он не пришел. «Сахрат, что же случилось?» — все спрашивала бедняжка. Мы вышли на дорогу, через некоторое время услышали шум мотора. Зулейха бросилась навстречу машине. Увидев ее, Мухтар резко затормозил, да с таким скрежетом, что показалось, будто машина врезалась в скалу, и вышел к нам. Я очень хотела подслушать их разговор, подошла с другой стороны. «Что, по мне соскучилась?» — расхохотался Мухтар и злобно пнул скат. «Да», — ответила она робко. «А к скольким парням ты за вечер ходишь?» — «Я? О чем ты говоришь?» — «Змея ты!» — крикнул он, залез в кабину, хлопнул дверцей и уехал, так громыхая и пыля, что я даже закрыла глаза.
«Сахрат, Сахрат…» — позвала меня Зулейха. Я долго не откликалась, потом подошла. «Ты видишь, с ним что-то творится нехорошее. Я боюсь, как бы он не полетел в пропасть!» Она не плакала, сжимала мою руку и напряженно смотрела на дорогу, в ту сторону, куда уехала машина.
«Пойдем домой, Зулейха. Он что-нибудь тебе плохое сказал?» — «Да, он как бешеный был». — «Может, мать хочет его женить?» — «Она давно этого хочет. Нет, тут что-то другое!» Бедная девушка не догадывалась, в чем дело. Я хотела что-нибудь ей сказать, но тут мы увидели мать Зулейхи, которая бежала нам навстречу со стороны фермы.
«Где ты была?! — гневно крикнула она, но, заметив, что дочь не одна, взяла себя в руки. — Я была в ауле Цокода, а потом решила навестить вас на обратном пути». Но по тому, как напряженно она держалась, я поняла, что ее привело сюда совсем другое.
«Возьму дочку, пожалуй, на ночь к себе. Пошли проводим тебя», — обратилась она ко мне. «Мама, случилось что-нибудь?» — спросила Зулейха. «Ничего!» — резко оборвала мать. Они проводили меня, а сами ушли. Зулейха шла неохотно и все время оглядывалась.