— Вай, Умужат, как ты все хитро повернула! Выходит, ты даже рада, что твоя внучка провалилась. Зачем же ты тогда заговаривала воду в кувшине? Зачем радовалась вещим снам? Зачем, скажи? И не ты ли полчаса назад рвала на себе волосы от горя?!
Но Умужат ничего не ответила: то ли ей действительно нечего было возразить, то ли она устала от этого бесполезного спора, то ли потому, что они уже подходили к аулу и нужно было собрать все силы, чтобы с достоинством предстать перед людьми, не обнаружить, не выдать своей слабости.
Так, в молчании, они и вошли в аул. Впереди — высокая прямая Умужат со своей несгибаемой шеей, которая, несмотря на поражение, придавала ей вид победителя. Рядом — Аминат, тоже изо всех сил старающаяся казаться гордой.
Последней шла Патасултан, низко опустив голову. Шла тихо-тихо; казалось, она даже боялась дышать, чтобы этим слабым звуком не напомнить подругам о своем существовании и тем самым не усилить их раздражение.
Шествие замыкал Омарчик.
Любому встречному наверняка показалось бы, что Умужат и Аминат вышли из этой игры победителями, а бедная Патасултан потерпела поражение. Но внешний вид женщин отнюдь не выражал того, что творилось у них в душе. Патасултан, несмотря на кажущуюся подавленность, была переполнена радостью, смешанной, однако, с боязнью: а что, если внук провалится на последнем экзамене? «Наверное, так не бывает, — успокаивала она себя. И тут же бередила свои сомнения: — А почему, собственно, не бывает?» Потом ее мысли переключились на денежные сбережения, спрятанные в бахче между матрацами. «Вот приедет из города — куплю ему новый костюм, туфли и рубашку. Это будет подарок от меня. Нельзя же в городе носить то же, что в ауле. Тем более отличнику». Затем, перепрыгнув в мечтах все пять лет его учебы, она уже видела внука молодым специалистом, возвращающимся в свой аул. Первым делом он, конечно, вставит зубы ей, своей бабушке. И Патасултан провела мокрым языком по пустому рту, где, как искалеченный воин после смертельной битвы, затерялся один острый обломанный зубок… Конечно, вставить зубы можно и сейчас. Но одно дело, когда ты садишься в кресло и доверяешь себя чужому равнодушному человеку, и совсем другое — собственному внуку.
Аминат, вышагивая впереди, была в это время занята совсем другими мыслями. Все ее внимание сосредоточилось на… тени. Прежде никогда не замечавшая своей тени, Аминат теперь напряженно смотрела, как ее тень неслышно перемещалась рядом, то поднимаясь на камень, то расстилаясь по траве, а то и ломаясь, столкнувшись со стволом дерева.
Подумать только, из-за этой самой тени ее внук, можно сказать, испортил себе жизнь. Кто бы мог предположить, что тень способна играть в жизни такую решающую роль! Да и вообще, как можно нарисовать тень? С ума он сошел, что ли, этот учитель?
На сердце Умужат, хотя она и держала голову выше всех, тоже скребли кошки. Слова Аминат: «…а твоя внучка будет выносить за больными горшки», — жгли ее раскаленным железом. При этом она копила обиду на свою дочь, мать Мугминат: «Могла бы и побеспокоиться о девочке. Родная дочь — как брошенный в море камешек. Надо было всем утереть нос… а она… Думает, после этого люди станут ее уважать. Наоборот, теперь каждый в глаза скажет: если ты не можешь испечь для себя хлеб, то разве испечешь другим хотя бы булочку?»
Но размышления женщин были прерваны. Навстречу им из аула уже спешили люди. Они окружили их и, перебивая друг друга, стали шумно выражать сочувствие, явно притворное. По крайней мере так казалось женщинам.
— Вай, Умужат, говорят, твоя внучка вернулась ни с чем… Какое несчастье…
— Уж мы ее так жалели, так жалели…
— Вуя, бедняжка даже слова не говорит, только плачет…
Гордость Умужат не выдержала такого испытания.
— А чего ей плакать? — вскинулась она, еще выше и прямее вытягивая свою голову на несгибаемой шее. — Или ей плохо живется в родительском доме?! Как говорится, одна рука в масле, другая в меду. Мы с дочерью счастливы, да, счастливы, что она вернулась. — И Умужат обвела всех таким взглядом, который говорила пусть, кто не верит, посмеет поспорить со мной… — Ведь без нее наш дом словно пустой улей. Я все время молилась аллаху, чтобы она вернулась.
И только при последнем слове выдержка, видно, изменила ей. Раздался клокочущий звук, будто слово с трудом вышло из гортани. Проговорив все это, Умужат величаво двинулась к своему дому сквозь толпу расступившихся женщин.
Но оставалась еще одна жертва, Аминат. И женщины, сплотившись, яростно набросились на этот лакомый кусочек, который, кстати, оказался более съедобным. Услышав слова сочувствия, бедная Аминат тут же расплакалась.