Аминат, впереди себя посылая, словно своего вестника, запах земляничного мыла и «Красной Москвы», пришла к роднику в тот момент, когда Патасултан, наполняя кувшин, сообщала Умужат:
— Завтра провожаем Магомеда — сына усатого Магомеда, и другого Магомеда — сына хромого Магомеда, и Зубаира, и Хадрудина. А Машида, говорят, не берут.
— Вуя! За что же Машида не берут? — воскликнула Умужат. — Неужели у слепого Ахмади сын тоже калека? А ведь на вид такой здоровяк.
— Не знаю, сестра моя, — вздохнула Патасултан. — Вчера вечером в жаровне Ахмедхана мне сказала об этом Зулхижат, двоюродная сестра троюродного племянника моей внучатой племянницы. — Бедная Аминат, видно, и с внуком ей не повезло.
Аминат остолбенела. Задумывая свою хитрую «операцию», она вовсе не предполагала такого исхода. И теперь не знала, как быть.
— Кто сказал, что мой внук калека! — набросилась она на женщин. — Не дай аллах стать жвачкой для длинноязыких! И зарю они очернят, и луну замажут сажей! Мой внук здоров, как трехлетний, еще не заарканенный жеребенок.
— Мы-то что, мы ничего такого не думали, — растерялись женщины. — Но посуди сама, все получили повестки, а он — нет, какие только мысли не придут в голову. Хорошо, что ты пришла, мы уже хотели идти к тебе, разделить твое горе.
— Какое горе?! Нет, я вам говорю, никакого горя! — опять взвилась Аминат, до глубины души оскорбленная тем, что ее внука Машида кто-то посмел назвать калекой.
— Дай бог, чтобы он был здоров! А если кто пожелает Машиду болезни, пусть его внукам никогда не бывать в армии, — сказала Умужат и поставила на землю кувшин, надеясь, что разговор будет долгим и интересным.
— Выходит, чужие люди знают о нас больше, чем мы сами, — снова поджала губы Аминат. — Я первый раз слышу, что Машида не берут в армию. И его мать, клянусь, ничего не знает. Она там готовится к проводам, а здесь люди уже списывают ее сына на тот свет.
Про себя же Аминат подумала: «Зачем я сделала эту глупость? Сама очернила своего внука! Чтоб ноги мои отсохли! Чтоб язык мой одеревенел! Теперь даже не придумаешь, как выкрутиться. Не скажешь же: я сама, старая дура, ходила к военкому просить, чтобы Машида не брали в армию. Позор! Позор всему нашему роду!»
Как сквозь туман видела она знакомые лица, с выражением притворного сочувствия, с огоньками любопытства в глазах.
Как сквозь толщу воды слышала, как ей казалось, неискренние, лживые слова…
— Мы же, Аминат, тебе не чужие. Мы очень переживали за Машида. Кто-то, видно, со зла пустил эту сплетню. А слова — что сухая травинка без корня, ветер так и разносит по свету. Но теперь ты нас успокоила, — говорила Умужат.
— Разве ж мы желаем ему зла? Пусть доживет и до того дня, когда проводит своих внуков в армию, — вторила ей Патасултан. — Эта земля, в которую я уж скоро уйду, знает, что я говорю чистую правду. И там, в жаровне Ахмедхана, я сразу заявила: «Это неправда», Еще моя покойная мать говорила, что мужчины вашего рода славятся своим мужеством, в редких случаях они умирали в постели. Мужчина из вашего рода никогда не доживет до такого позора, чтобы его освободили от службы в армии.
Эти слова огнем прожгли сердце бедной Аминат. Разъяренной тигрицей она бросилась на защиту своего внука:
— Вай! До чего некоторые любят сплетничать! Чем мой внук хуже других? Или он ростом не вышел? Или в плечах худ? Или, может быть, он хромой? Или глухой? Или немой? Или в моем внуке не бьется мужественная кровь его отца и матери? Разве те же люди, из чьих ртов сейчас вылетают эти сплетни, как стая черных воронов, разве они забыли, как я, Аминат, бабушка Машида, проводила в один день на войну орла и четверых орлят? А разве я когда-нибудь жаловалась на судьбу? — И Аминат окинула притихших женщин победоносным взглядом. — Война есть война. Спасибо, хоть Сурхай со своей женой Марией вернулись. Хоть и мало им осталось дышать родным воздухом, а все-таки похоронены они в своей земле. И мне осталось утешение — их сын Шапи… Хоть без света в глазах пришел Ахмади, а все-таки пришел. И мне досталось счастье дожить до его свадьбы. Так неужели вы думаете, сестры мои, что его сын будет уклоняться от защиты родины?
— Вабабай, Аминат! Как ты умеешь говорить — прямо душу выворачивает! — воскликнула Патасултан, как бы намекая, что за красивыми словами прячутся отнюдь не доблестные дела.
— Да эти сплетни и безъязыкого заставят говорить, и безногого танцевать, и безрукого хлопать в ладоши! — живо откликнулась Аминат, в которой еще не остыл боевой полемический жар. — Посмотрела бы я, как бы ты заговорила, если бы на твою чистую душу возложили такую напраслину. В армию не берут?! Надо же придумать! Вы еще увидите, как бабушка Аминат проводит своего внука.