Про Усатого говорили, что он неудачник, что он оставил университетскую кафедру и уехал в наш городишко учителем из-за несчастной любви. Этот слух необычайно возвысил его в глазах наших девочек, а мы поголовно завидовали его непроницаемым черным глазам, мягким усам и беломраморной коже графа де ла Фер. Усатый жил одиноко, ни с кем не дружил, а все свободное время читал книги и что-то писал.
Листок, который я так своевременно вытащил у Гришки, жёг мой карман. Улучив момент, я извлёк его и прочитал: «Сухарей 1 рюкзак, воблы 3 штуки, денег 16 рублей, варёных яиц 5. Все вещи у Портоса в сарае. После школы сразу туда. Передай д'Артаньяну».
Я переправил Леньке записку и задумался. На душе скребли кошки. Ведь не каждый день нашему брату доводится бежать в Испанию, сражаться с фашистами.
— В глубокой древности люди считали, — доносился откуда-то голос Усатого, — что все события в жизни вершатся по воле богов. Это было удобно и просто — все валить на всевышних. Боги затеяли склоку из-за яблока — вот вам и Троянская война. Отдавая должное гению Гомера, который отлично описал эту сцену, мы должны про себя отметить, что красавицы богини оказались достаточно пустыми и вздорными вертихвостками, поссорившись по такому нелепому поводу. Великий археолог Генрих Шлиман, которому Троя обязана своим вторым рождением и чудесную книгу о котором я вам горячо рекомендую, полагал…
Усатый с лёгким раздражением посмотрел в угол, откуда доносилось чьё-то бормотанье.
— Ермаков, явите себя классу!
Федька продолжал сосредоточенно бубнить под нос: «бускаминос, абасто, менестра, республикано. Бускаминос, абасто, менестра…»
— Ермаков!
Федька с грохотом вскочил.
— Вы шепчете заклинания? — обратился к нему Усатый.
— Я учу испанский язык, — доверчиво ответил Федька.
— Он весь урок слушать мешает, — пожаловался Гоша
— Молодец, Ермаков, — похвалил Усатый, пропуская мимо ушей жалобу. — Завидую вам: вы будете читать в подлиннике гениального Сервантеса. На русском вы его читали?
— Ага, — ответил Федька. — Обложку.
— Для начала неплохо, — отметил Усатый. — Ну, а много слов вы уже одолели на моем уроке?
— Восемь, — виновато пробормотал Федька.
— Что ж, не так уж и мало. За семьдесят оставшихся уроков по истории вы сумеете выучить ещё 560 слов — достаточно, чтобы читать со словарём даже сложный текст. Вы извините, Ермаков, что я вас перебил… Так, из любопытства… Мне можно продолжать вести урок?
— Продолжайте, чего там, — великодушно разрешил Федька.
— А мой монотонный голос не будет вас отвлекать? — засуетился Усатый под смех класса. — Может, мне помолчать?
— Ладно уж, — смилостивился Федька. — Пусть я помолчу.
— Боюсь, что вы на меня обиделись, — с чувством сказал Усатый. — Тем более что я вас целых четыре урока не вызывал. Ничего, если я задам вам несколько вопросов?
— Может, не надо? — усомнился Федька. — У вас хлопот и без меня хватает.
— Вы скромничаете, Ермаков. Итак, каковы причины…
Звонок.
— Вам не повезло, Ермаков. — Усатый вздохнул. — У вас была такая возможность отличиться…
— Да, такой я уж есть — невезучий. — Федька развёл руками.
Час спустя мы встретились у сарая.
— Ты знаешь, что такое по-испански «бурро»? — спросил я у Федьки.
— Ну?
— Осел. Бурро несчастный! Из-за тебя могли догадаться!
— А ещё меня предупреждал не трепаться! — пискнул Ленька. — У Портоса голова всегда была слабое место!
— Ничего не скажешь — бурро, — согласился Гришка.
— Да ну вас к черту! — обозлился Федька. — Я такое достал, что у вас глаза на лоб полезут, а вы… Даже связываться неохота…
И Федька небрежно швырнул на солому завёрнутый в газету свёрток. Что-то звякнуло. Мы развернули свёрток — и окаменели. Перед нами, сверкая серебром,
лежали два пистолета с длинными, сантиметров в тридцать, стволами.
— Где ты взял? — набросились мы на Федьку.
— Тайна, — высокопарно ответил Федька. — Слово мушкетёра. Подарок одной прекрасной дамы под вуалью. Романтическая история.
Разумеется, мы не поверили в эту чепуху и слово за слово выжали из Федьки правду.
Две недели назад в наш городок забрела на гастроли передвижная театральная труппа. Она обосновалась в пустующем почти круглый год помещении театра, по преданию построенного в конце XVIII века в честь Екатерины Второй, удостоившей городок своим посещением. Изголодавшиеся по зрелищам горожане брали билеты штурмом, и на бледных от скитаний лицах актёров заиграл сытый румянец. Когда актёры появлялись на улицах, вокруг них образовывался почтительный вакуум, и они шествовали своей благородной поступью, сопровождаемые эскортом потрясённых пацанов.
Полчаса назад проходя мимо театра, Федька обратил внимание на заманчиво открытый чёрный ход. Не в силах избавиться от искушения, он зашёл и начал бродить по театральным закоулкам. В костюмерной, увешанной мундирами и бальными платьями, храпел сторож. А на столе лежали пистолеты.
— Кто скажет, что это воровство, — угрожающе закончил Федька, — будет иметь дело со мною, сеньоры!
— Это не воровство, — подумав, сказал я. — Это конфискация на войну, как было при военном коммунизме в 1918 году. Я читал.
— Это называется экспроприация, — поправил Гришка. — Молодец!
— Ладно, — сказал Федька. — Один я беру себе, а другой разыгрывайте, черт с вами.
— На двоих! — закричал Ленька. — У Мишки есть винтовка!
— Где она, твоя винтовка? — закричал я. — Бери её себе!
— Нет уж, — мстительно сказал Федька. — Помнишь фигу?
Пистолет достался Гришке. У Леньки на глазах выступили слезы.
— Нюни распустил, — дружелюбно сказал Федька. — Мы будем давать тебе поносить по очереди… И Мишке тоже.
— А порох и пули? — спохватился Гришка. Было решено, что порох и пули достанем на месте, в Испании.
Побег был назначен на 9 утра.
ЗАЙЦЫ
В депо учеником слесаря работал Костя, Федькин друг. Его пришлось под честное слово посвятить в нашу тайну. Костя обещал посадить нас в товарный состав и держать язык за зубами — и все за три рубля десять копеек: этой суммы ему не хватало на мяч. Деньги он получил два дня назад, но утром, когда мы пришли на станцию, Костя встретил нас хмуро. Дело оказалось сложнее, чем он ожидал, ему одному не справиться: нужно дать похмелиться одному верному человеку.
Верный человек оказался небритым детиной с блуждающим взглядом. Он содрал с нас пять рублей, велел ждать и исчез в станционном буфете. Минут через десять он вышел шатаясь и заорал во все горло:
— Зайцы! Держи! Ату их!
Мы бросились бежать под свист и улюлюканье «верного человека». Ленька зацепился за стрелку и растянулся на пути. Бедняга расшиб нос и до крови ссадил коленку. Обманутые и несчастные, мы бежали до тех пор, пока станция не скрылась из виду, Гришка утешал хнычущего Леньку.
— Подумаешь, нос расквасил! Считай, что ты уже пролил свою кровь, понял?
Ленька подумал и перестал хныкать. К нам подбежал Костя.
— Гони три десять, трепло, — зло потребовал Федька.