– Вставай, шалава, чё разлеглась-то?
Она не могла подняться, потому что её руки были связаны за спиной. Он дернул за цепь, пристёгнутую к ошейнику, и поднял её сам. А потом толкнул к столу.
С ужасом и болью в сердце я смотрел на девушку. Пыльные всклокоченные волосы, тёмные полоски от слёз на щеках, грязная тряпка, впившаяся в губы… Собачий ошейник… Перепачканное платье с оторванной лямкой… Почти чёрные синяки на руках и ногах…
Я чувствовал, как неотвратимо меня затапливает ярость. Но не мог двинуться. Макс мерзко смеялся, глядя на меня, и водил ножом по её плечу. Лика крупно дрожала, с силой зажмурив глаза.
Рукой с намотанной на запястье цепью он нагнул девушку над столом. А другой провёл ножом вдоль позвоночника, распарывая платье. Потом разрезал бельё и откинул в сторону.
– Смотри, Владик, наслаждайся! – и откинув нож в сторону, он снял штаны и, помогая себе рукой, направил член.
От ярости я почти прокусил зубами кляп и напряг все силы, разрывая верёвки, одновременно надавливая ими на гвозди. Бёдра Макса ходили туда-сюда, он сосредоточенно смотрел перед собой, а Лика лежала лицом на столе и смотрела на меня потухшим, безразличным ко всему взглядом. А я, наконец, освободился. Сорвал кляп, освободил ноги и поднял нож…
А дальше – я не помню. Тот кусок будто выпал из памяти. Когда я немного пришёл в себя, руки были в крови, изуродованное тело Макса валялось на полу, а Лика всё так же лежала на столе с безучастным взглядом. Я поднял валяющийся на полу конец цепи, повесил на крюк в стене и вышел из дома.
Снова три
Однажды я сказал Лике, что любого бы убил за неё. Имея в виду, что будь я её мужем и узнай про любовника, пошёл бы разбираться по-взрослому. И вот теперь я пробирался через бурьян к деревенскому магазину и понимал, что ведь действительно убил за неё. Я только что зверски убил человека, который посмел прикоснуться к моей женщине и причинить ей боль. Да, я её спас. Возможно, у меня не было выбора. Но я отнял жизнь, чёрт возьми! Имел ли я на это право? Был ли другой вариант спастись нам обоим и наказать Макса по закону? Теперь уже поздно искать этот вариант. Я совершил непоправимое, чудовищное, недопустимое – обагрил руки кровью человека…
Я долго ещё был не в себе после этого. Хотя тогда мне казалось, что я соображаю здраво, холодно и чётко. Лика была в шоке, и я не стал тратить время на приведение её в чувство. Не было у нас этого времени. Только привязал её, чтоб не убежала куда-нибудь в панике. Сам же отмыл руки и вернулся за машиной. Уехал по трассе, а потом вернулся по полю к дому, с задней стороны. Побил машину об колдобины, но высокая трава скрыла её от любопытных глаз. Уже темнело, когда я вернулся в дом.
Лика сидела в углу, сжавшись в комок. Я отстегнул ошейник и, не говоря ни слова, отнёс её в машину, уложил на заднее сиденье и накрыл пледом. Всё так же с верёвками на руках и завязанным ртом. Мне не нужны были сейчас её слова. И сам говорить я пока тоже не мог. Заблокировал двери, чтоб не убежала, и вернулся на место своего преступления. Слил бензин с тачки Макса, разлил его по дому и особенно по телу. Заткнул себе за пояс пистолет, бросил недалеко от дверей пару пустых бутылок и пачку сигарет, для следствия, а потом поджёг дом. Пока он разгорался, сел в машину и погнал обратно по Е95.
Лика спокойно спала на заднем сиденье, я смотрел на неё в зеркало и думал обо всём, что сделал. И о том, что буду делать дальше…
Одно я понимал чётко: я не могу её отпустить. Не сейчас, когда она снова в моих руках. Макс сделал за меня самое сложное – забрал Лику от семьи, и я собирался воспользоваться этим.
Я вёз её в дом родителей, в дачный поселок под Питером. Он пустовал уже два года, и я очень надеялся, что там не выбили окна и не растащили вещи. По пути заехал в магазин и купил продуктов. Не ел уже почти сутки. Да и Лика, наверное, тоже.
Я много думал о своих чувствах к ней. Тогда и потом. Пытался разобраться в себе. Любил ли я её по-настоящему? Или это была одержимость, страсть, роковое влечение? Иногда мне кажется, что любил. Во всех оттенках этого чувства: нежность, восхищение, желание заботиться, плотское влечение, наслаждение, полное осознание того, что она – моя женщина. Я видел её разной: пугливой девочкой и дерзкой красоткой, женственной леди и милой домохозяйкой, заботливой матерью и равнодушной стервой, обнажённой рабыней и величественной госпожой… Она была для меня многоликой Богиней, которой я хотел поклоняться. Целовать ноги, исполнять желания, приносить ей жертвы – лишь бы одарила меня своей милостью. Это пугало меня, но ведь я уже давно не принадлежал себе. Это была зависимость, тёмная одержимость, которая достигла своего апогея в те страшные дни в дачном домике.