Я мало дела имею с судами, не приходится как-то. Хотя судей знакомых у меня валом, из наших многие уходят в юстицию.
- Эльтер, – слышу его голос на том конце связи.
- Салют, Эльти.
- А, Экки, старичок. Как оно?
- Неплохо.
Он почти больше не бывает в наших краях, его судебная палата в Кассене, поэтому делать ему у нас особо нечего. Все, кому надо, приходят к нему. А надо им становится тогда, когда он скажет. Вернее, он не говорит, а пишет постановления.
Некоторое время трындим с ним о том-о сем. О его судебной практике в строительном – блин, вот скука-то - сенате, о том, что Бэ Фау Гэ, Федеральный-ахренеть же ж Административный-мать-его Суд в Лейпциге недавно отклонил апелляцию на одно его решение, то есть, утвердил его, Эльти, с чем его и поздравляю. Как и с тем, что у него, по ходу, нюх на жареное, вон как вовремя свалил. А теперь он – судья на «пожизненно» и у него, как бы это выразиться, ноль проблем.
Говорим и о моих ротациях, секондментах и предстоящем принсипалстве, с чем меня авансом поздравляет он, хоть и ржет надо мной, что вот, мол, повысят, и я – кризис-кризисом - наконец-то узнаю, что такое работа. И сбегу в юстицию, как он. Под его начало. Все мы там будем. Держи карман шире, советую ему я.
Кажется, нам с ним не хватает друг друга. Так и говорю ему, когда он спрашивает, мол, как прошла наша недавняя наша поездка с фирмой в Рим – смотри-ка, обо всем в курсе.
А я притворно-сокрушенно вздыхаю ему:
- Да как она могла пройти, мой друг. Скука. Народец пошел не тот. То ли дело раньше, когда был с нами один раздолб… эм-м-м… оригинал. Заваливался в самолет с мегафоном под мышкой, как турист после бухательного отпуска на Майорке. Спрашивал у бортпроводника: «Ну и у кого из нас он больше?» А у бортпроводника-то мегафон меньше был, ты представляешь. А этот кадр плюхался жопой в кресло да на весь салон объявлял в свой мегафон: «Boarding completed. Посадка завершена».
- О ком это ты? - спрашивает он невозмутимо. – Таких не припоминаю.
Голос у него бодрый, видимо, Э-Кло не успел поглотить его в бездонных недрах своей серости, а сельский воздух, наоборот, пошел ему на пользу. И судебная затхлость кажется вовсе не такой уж затхлой, если ты там, как у себя дома, и рулишь всем подобно господу богу.
Незамедлительно и радостно делюсь с ним этими наблюдениями, а он ржет и посылает меня – все, как раньше.
Он не спрашивает меня про Оксанку – а чего так? Ну, так я спрошу его про личный фронт:
- Не женился еще?
Он ржет опять, а я-то достоверно знаю, что нет. Воображаю, как Йетте докопалась до него, мол, замуж хочу, а он в ответ словами – да все того же Джими, мол, you put a chain on me, you must be losin‘ your sweet little mind... I ain’t ready baby, let me live a little while longer. На цепь меня сажаешь, да рехнулась ты, что ли, своей хорошенькой головкой, я ж не готов, детка, дай мне пожить еще немножко. Красавец. Но, откровенно говоря, я звоню не для того, чтобы сказать ему это.
Предлагаю пообедать вместе. Да, я в курсе, что сегодня он уже не сможет. Но на недельке у него дела в наших краях – значит, все-таки, еще не все приходят к нему сами.
- Слушай, - говорю ему спустя несколько дней в Николетте, где мы забили стрелку. – Да тут такое дело. Один чувак пропал. Как бы пробить, не загремел ли он?
- Можно, – кивает он, обрамленный рождественскими электрогирляндами на стене, которые забавно венчают его башню разноцветным ореолом.
Он больше не пишет мне, о повторной встрече мы договариваемся по телефону, и через несколько дней это уже я к нему приезжаю. Перед зданием Фау Гэ Ха, ютящимся в замке в стиле барокко, есть парк, разбитый в том же стиле, то есть: огромный гладенький газон с не менее огромным фонтаном, вокруг которого мы с ним теперь и тусуемся.
- Ну, что тебе сказать, Беньямин Бах... Бах... Бакты...
- Бахтыяров.
- Да, Бах-ты-яров... сложная фамилия - сейчас у вас в третьем Йот Фау А, учреждении по приведению в исполнение, в предвариловке, за нелегальное владение и возможную торговлю краденым метадоном. Двести ампул в его комнате в общежитии нашли. Поступил анонимный звонок.