Крупные неприятности. Если увольнение можно назвать крупной неприятностью.
- Она тоже была задействована в этом проекте, только ты не знал. Ее подключали время от времени, поручали ей какую-то вспомогательную работу. Она прочитала твой драфт и поняла, что ты не заметил их вставки. Потом разослала всем сообщение с аккаунта секретарши, с просьбой стереть твой имэйл, потому что там вирус, а нам – переотправить. Потом позвонила мне.
Лицо ее, в которое пристально вглядываюсь, пока она рассказывает, непроницаемо. Ловлю себя на мысли, что мне впервые не хочется назвать ее дочерью Монтесумы. Кажется, дочь Монтесумы так и не стала царицей у ацтеков. А вот Мариана – да, такими наверняка были царицы у инков. По-моему, ее предки откуда-то из Перу.
- Она как раз диктовала мне, как убрать эту формулировку из файла, когда ты ломанулся ко мне в секретариат. Сказала, что нужно отправить новый имэйл. И просила не говорить тебе. На следующий день она позвонила еще раз и спросила, все ли в порядке. Я сказала, что да.
Да. Потом все было в полном порядке. После того, как она, эта... странная... спасла меня. Это было перед Рождеством. А потом мы с ней встречались по дороге в офис. А потом я решил, что она достала со своим по-собачьему побитым видом и устроил у нее на глазах всю эту показную порнографию с Джесси.
Зачем она рассказывает мне все это. Все было так просто, думаю. А теперь... Что мне теперь думать, что делать. Это же получается, она спасла меня, а я, типа, сволочь такая неблагодарная, да? «Спасиба» не сказавши, баб трахаю у нее на глазах. Изверг... Как это со мной часто бывает, чувство вины и теперь рождает во мне злость на того, перед кем чувствую себя виноватым.
- Андреас, - в ступоре слышу голос Марианы, - мне пора.
- А? Да, конечно. Извини, я...
- Андреас, - продолжает она спокойно, твердо, - я не знаю, что у вас с ней произошло. Меня это не касается. Но то, что она для тебя сделала...
Да хватит уже, думаю. Понял. Она – умная и святая, я – тупой и козел. Меня определенно долбит такая перетасовка ролей. Непривычно слишком. Непривычно и то, что Оксанка, в чьих способностях на юридическом поприще, вернее, их отсутствии, я даже уже не сомневался, так быстро и четко вникла в подобную тему и все разрулила. Думаю об этих ее новоявленных способностях уже с некоторым раздражением.
- Знаешь, она, кажется, очень хорошая. Кажется, ты много значишь для нее.
Да, конечно. И, кроме меня, еще один чувак... и еще один... и еще... Мне кажется, у меня сейчас лопнет башка, и я завою, потому что вспоминаю, как когда-то, в прошедшем тысячелетии, после башни свободного падения бросил ей в мордаху, что она добренькая. Это ж сколько лет тому назад было... В другой жизни совсем... И опять все та же лобуда... Да неужели с тех пор ничего не изменилось... Я не знаю, что я такого сделал, за что мне это, но из-за нее вся моя жизнь идет по кругу, по кругу, и от этого я сейчас завою...
Мариана давно уехала уже, а я все стою, как пень, в подземном гараже, провожаю взглядом ее малолитражку, карабкающуюся вверх по серпантинам крутого, витиеватого подъема. На полсекунды она замешкалась перед медленно поднимающимися воротами, пока красный фонарик не сменился на зеленый.
Все, блин. Опять... Не знаю, что со мной, то есть, чего со мной такого нового. Зачумленный иду к Зузи, в башке – ни одной мысли. Только самолетики в животе - да, вот они, тут как тут.
- А она съехала, - говорит мне желто-блондинистая Зузи. Зимой и летом – одним цветом. И весной – тоже.
- Давно?
- Недавно.
- Она что – уволилась с работы?
- Вроде нет. Я ей сказала, что ее комната будет ждать ее, когда она вернется.
- Она не вернется.
- Почему ты... – начинает было Зузи.
- Не вернется, - мотаю я головой. – Хорошего дня, - и, круто развернувшись, спускаюсь по лестнице под гул самолета.
Под гул самолета иду к себе, натыкаясь на стену зоопарка. Нет, я что, уже реально глючу? Мой рейс только послезавтра. С какого это перепугу здесь, над зоопарком, надо мной пролетает самолет? Поднимаю голову – нет ничего, конечно. Самолетики.
Набираю Flugzeuge im Bauch, есть там такая живая версия в концерте. Слушаю, как в припеве весь стадион поет: al-les tut weh... все болит... Интересно, сколько тысяч набралось тогда на том стадионе? Неужели столько народу пережило, переживает то же, что переживаю я? У скольких все болело? Слушаю, слушаю, как все они, эти поющие, надрывая легкие, повторяют свои хоралы: Gib mir mein Herz zurück, du brauchst meine Liebe nicht... верни мне мое сердце, тебе не нужна моя любовь...