Далее: «А разве ты знаешь мой размер?»
У нее явно уже зудит все.
«Короче, наверное, все-таки светло-голубое, то, другое темновато.»
Попозжá: «А они очень дорогие?»
Если оба вместе, то как твоя Клавинова.
«А то ведь всевозможные праздники прошли, и ты и так уже подарил мне очень дорогой подарок. Боюсь, этого мне теперь не отработатьJ».
Если постараешься…
Когда я наконец дошел домой, куда идти с Дихтергассе минут двадцать, она ждала меня в дверях нашей квартиры, переминаясь с ноги на ногу. Увидев уже на сумках лейблы вышеупомянутых кутюрье – одного французского, другого, как я потом узнал, ливанского, слабо ахнула, всплеснув руками. Достав, заахала дальше:
- Охренеть… с ума сошел… зачем…
- Мерь давай! – засмеялся я.
Насчет того светло-голубого я не переживал особо, да она и схватила его первым. Этот цвет был ее любимым, а когда она надела платье из атласной ткани, без рукавов, с V-образным вырезом, подолом длиной где-то до икр, но разлетающимся во все стороны до «выше колен» и оголяющее ее ножки почти до того места откуда они растут, я восхищенно сделал: «М-м-м-м!» и попытался усадить ее на колени, чтобы проверить, как оно сидит.
- Мне идет? – спросила она, на самом деле отлично зная, что идет.
- Ты в нем похожа на богиню из греческой мифологии, - говорю задумчиво, уже прикидывая, что бы ей к этому прикиду подарить золотое.
Помассивней желательно. Почему-то мне кажется, что с небесно-голубым непременно пойдет золотое. Еще пацаном видел какой-то старый голливудский фильм про античную Грецию. Одной из богинь была такая сисястая блондинистая тетка с огромными губами. Она постоянно носила разлетающиеся небесно-голубые наряды, золотые колье и браслеты. Мне было лет десять, и я весь фильм не мог оторвать от нее глаз. А теперь думаю, какое счастье, что моя краля не похожа на ту блондинку.
Она, тем временем, рванула мерить еще «это, другое», стоившее почти вдвое дороже первого. А я же ради него все это затеял. И когда она вышла ко мне в коротеньком, облегающем, на вид простеньком коктейльном платье из темно-синего кружева и без рукавов, я, молча наблюдая за ее дефиле передо мной – «Чего молчишь?.. Не идет мне?.. Темное слишком…» - вдруг грубо схватил ее за тонкие, хрупкие голые запястья, сунул руку под коротенький ее подол, сорвал с нее трусики и оттрахал прямо в этом платье, прижав к стене, пока она сначала сладостно вырывалась, а потом отдалась мне с не менее сладостной покорностью. И я ничего не сказал ей про то, что она уже принадлежала мне в этом платье. И не раз. И всегда мне приходилось брать ее силой, прежде чем она все-таки отдавалась мне.
Да, оказывается, дарить платья суперприятно. А как горячо, когда тебе их потом демонстрируют. А ведь это было лишь прелюдией, хоть никакого главного действия я тогда и не планировал.
***
Юбилей справляли в банкетном зале при католической церкви в Ротенторе. Собрались гости, и их дети бросились врассыпную по небольшому скверику. Оксанка прежде раздала им по шарику, и теперь они носились с ними, оглушительно визжа, когда очередной шар лопался о колючие кусты.
Скверик этот громко именуется парком Плёри в честь одноименного французского города-партнера. Еще один плод амикаль - большой добровольно-принудительной дружбы с Францией, любимым, ненавидимым некогда соседом. А дружба была судорожно основана когда-то стараниями де Голя и Аденаэура. Стариканы поняли, что постоянная грызня задолбала и что надо забыть, что в течение семидесяти лет «мы» три раза нападали на французов и очень жестко их дрючили. Что надо как-то жить дальше и налаживать торговые отношения. Нам надо было вылезать из задницы и международного изгойства, порожденного поражением после Второй Мировой и каким-то образом смывать клеймо агрессоров, массовых убийц и изуверов, а французам – оттеснить америкосов и стать первой из сил-победителей, участниц Альянса. И была основана амикаль и закреплена международным соглашением. Мол, отныне мы ведем политику примирения. Нет, менталитеты от этого не поменялись, любить мы друг друга тоже больше не стали. И все равно при всем их совместном прошлом – важное, нужное дело, конечно.