И французский в большинстве школ преподается, как второй иностранный. Вот только я учить его отказался – да как такое вообще произносить? язык коверкать? не-е-е, без меня – выбрал латынь. А Оксанка учила и иногда издевается надо мной, ляпнет что-нибудь на французском и – зырь мне при этом в глаза наглющим таким взглядом. Меня это, естественно, заводит, и тогда я, как правило, целую ее, затем хватаю за волосы и, направив в нужное русло, заставляю продолжать на этом же языке, настаивая, что кто говорит «а», обязан сказать и «бэ». Но я отвлекся.
Мы с Димкой таскаем стулья, а мать с тетей Алей возятся на кейтеринг-кухне. Дядя Витя общается с гостями. Зал уже украсили накануне.
Оксанка с Ленкой, которую после стольких лет тоже вижу здесь, расставляют на столах вазочки с цветами. С Ленкиными родителями Оксанкины тоже тесно общаются.
Тоха куда-то сгинул, а ведь ему развлекать нас своей музыкой добрую половину вечера, пока главный контингент не пойдет дергаться под золотые хиты своей молодости. Но до этого далеко. Гости еще не расселись, аперитивы – на улице, поэтому играть никому и не надо. Все же Оксанка мандражирует, как ответственная за организацию, поэтому подметеливает ко мне:
- И где он, блин…
- Не знаю, - пожимаю плечами, задавленный стульями. Охренеть, как их много и как нас с Димкой мало. И правда, пока свободен – помоги, блин, брату тяжести таскать. Вот Тоха-извечный откос. Может, уже накатить можно? А то гости там вовсю аперитивят. Как бы раньше времени не споили юбиляра. Оксанка читает мои мысли, кроме того, ее так трусит, что ей срочно надо прийти в форму. Сообразив на троих, она тащит пузырь чего-то, бутылочку газировки и бокалы для лонгдринков. «Чем-то» оказывается светлый ром, в который она больше для цвета капает тоник, и мы быстренько соображаем.
- Ксюша, смотри, тебе же еще весь вечер вести, - предупреждает неизвестно откуда нарисовавшаяся Ленка.
Заботливая, в своем амплуа. Я очень рад видеть ее сегодня. Весь день она то и дело бросает на нас взгляды, улыбается. Рада за нас, я же вижу. Что, любовь нашу за три версты видать, да? Она, как никто другой здесь, в курсе о нашей истории и обо всех терзаниях, которые нам пришлось испытать – и которые в прошлом остались, говорю себе, отметая недавние запары моей половинки.
- Лен, пойдем с нами, - зову ее я, а Оксанка добывает ей тару.
- Ой, Ксюш, нет, такое, как вы, не буду, - машет Ленка и смеется.
- Извини, Ленусь, просекко апертивщики высосали, а подкрепление не охладилось еще, - смеется Оксанка, однако с заговорщическим видом ныряет куда-то и возвращается с Ленкиным бокалом, наполненным золотисто-оранжевым: - Так, благодари судьбу, что организатор – твоя лучшая подруга! Блатным – «аперол шпритц»! – на который Ленка дает себя уговорить уже куда более охотно.
Они с Оксанкой чмокаются в губы, а мне смешно наблюдать за этим. Вообще-то, я в курсе, что они друг другу кем-то вроде сестер приходятся. Но то, как Оксанка на моих глазах дарит другой девушке этот безобидный, чмокающий поцелуй, меня вдруг нешуточно заводит.
Нет, у меня никогда не было желания заняться с ней сексом втроем. А даже если бы и было – рискни я хоть один только раз намекнуть ей про еще одну бабу (не мужика, само собой) у нас в постели, мне незамедлительно открутили бы не только яйца, хотя их, вероятно, в первую очередь.
Но сейчас эти невинности разогревают меня. И я невольно задерживаю взгляд сначала на ее шаловливых губках, с которых все и началось и которые она – м-м-м - как раз невинно облизывает, потом уже ласкаю взглядом всю ее горяченькую фигурку. И почему только девушки думают, что, чем сложнее прическа, тем привлекательней их это делает. Или они не из этих побуждений тратят столько времени, сил и бабла на подобную хрень? Нет, я никогда не пытался их понять. А за бесплатным советом, мол, на что смотрят мужчины, ко мне никто никогда не обращается. У нее красивенькая, изящная головка, отмечаю про себя, тем самым отдавая должное ее стараниям, а сам скольжу взглядом вниз по ее длинной шейке и наслаждаюсь сексуальным видом ее спинки, попки, ножек, словом, всей ее фигурки в коротеньком, облегающем темно-синем кружеве, из-под которого то там, то сям проглядывает ее золотистая кожа.
Так хотел ее сегодня утром, когда она только-только его надела, что сам надел на нее прозрачные чулочки, хоть она и пищала, что, мол, жарко. Но я допустил роковую ошибку насчет тайминга, не учтя совершенно, что приставать надо было, пока она еще не замутила прическу. И мне, увы, решительно и очень жестоко не дали, ведь я, блин, мог ее помять. Ну так еще не вечер, твержу себе, попивая свой лонгдринк, а сам ем ее глазами, пока эти обе трещат о чем-то своем.