- О чем, псих?
- О том, сучка… О том самом, чего тебе так мучительно хочется весь вечер… О том, чего тебе хочется всегда, когда ты со мной… Обо мне…
Она высовывает мне кончик языка:
- Поднимай жопу… - звонко шлепает меня по упомянутому, изрядно намокшему уже под дождем месту, - …иди сюда и возьми сам.
Умничка. Но надо не так немножко.
– Скажи «не дождешься», - требую.
- Не-дож-дешь-ся, - хоть глаза ее и пронзают меня бл…дским своим огнем похлеще уличных фонарей, она даже сдвигает ножки, опускает платье, на секунду пряча под ним мокрые, распаленные, оголенные прелести и делает вид, что хочет слезть и оставить меня без ничего, как последнего лоха совершенно.
Но я уже: - Ну тогда получишь так… - рывком раздвигаю ее ножки и с тихоньким таким ревом вламываюсь в нее, горячую безмерно, возбужденную безмерно, похотливую, всю распухшую от похоти, и меня разорвет сейчас на хрен от того, с какой дрожью она стонет, стиснув зубки, стиснув меня. Девочка моя. Моя девочка.
– Оксанка… - задыхаясь, долблюсь в нее, как бешеный, - …это ты… это ты мне башню сносишь нах…й, - хриплю, целуя безумные ее глаза. – Нá тебе… - рывком насаживаю ее на себя. - На еще… Сейчас еще плакать будешь… Со слезами будешь просить… Проси еще… Чего хочешь, проси… Любимая…
- Любимый… - стонет она. - Я только тебя хочу… И больше мне ничего не надо…
Она обмякла в моих руках, а дождь кончился. Я уже не забочусь ни о чем, просто сваливаюсь с ней в какие-то кусты, прямо на мокрую землю, где люблю ее, пока мы с ней оба не кончаем в полном изнеможении, обцеловывая друг друга, я – ее лицо, облепленное грязью, она – мое.
Так, теперь не фиг разлеживаться. Не простыть бы. Поднимаемся, со смехом разглядывая друг друга. Да-а-а, ну и зрелище. Чулки на ней порвал в клочья. А вот платьице не пострадало, хоть и запачкали, отмечаю с удовольствием. Эм-м… запачкали – это мягко сказано. Да на нем места живого нет – как и на нас с ней. Смеемся оба, два грязных, мокрых чертика. А, ну и прическу помял все-таки, да. Не говоря уже о комьях грязи у нее в волосах, да и у меня, полагаю, тоже. Теперь одна нам с ней дорога – мыться и переодеваться срочно. Благо тут недалеко.
- Больной ты все-таки, - говорит она с тихим смехом, обвивая руками мою шею, прижимаясь ко мне, пока я несу ее в дом ее родителей по тихим, темным ночным улочкам.
Все ее наезды и стервозность, все мое раздражение, вся моя злость на нее – все куда-то испарилость, утонуло под этим теплым дождем, в море нашей любви - горячей, безудержной, сладкой. Бесстыжей.
- Это я заболел, когда встретил тебя. И просто хотел, чтобы один мой сон стал явью.
Я стал повелителем своих снов. Воплотителем их в жизнь.
– Зачем ради этого было так тратиться…
Это она про платье? Просекла? Я ей только в общих чертах про сон свой рассказывал, но она догадалась, что ли? А мало ли.
Мы проникаем в дом при помощи запасного ключа, который похищаем из сарая. Когда нас с радостным лаем встречает Фродо, по своему обыкновению норовя уткнуться грязными лапами в грудь встречаемому, мы не уворачиваемся от него. Сейчас его лапам далеко до нас, перемазанных. Под душем продолжаем мокрую нашу любовь, смывая друг с друга грязюку.
А когда наконец возвращаемся, то отмечаем, что праздник в самом разгаре: Димка дирижирует хор из гостей и хозяев, орущих что-то под караоке. Тоха осторожненько, но уверенно мацает Ренатку, сидящую у него на коленях, пока та делает себяшку их обоих и, судя по всему, отправляет ее в Ростов. Так, значит, тут все на мази. Одна только Ленка в тоске на песке и благополучно старается заглушить это своим любимым занятием – танцами. И ей все равно, под что танцевать, даже если это – Мираж.
- Пойдем? – кивает Оксанка в ее сторону. – Ты так мало танцуешь со мной, - добавляет она просто, без наезда.
- Старье такое, - пожимаю плечами.
- А пофигу. Старье тоже хорошее бывает. Дим, потом сто восемьдесят девятый номер поставь там, - кричит она Димке, - я там ключевые места все наизусть знаю, - поясняет. - Они нас этим сборником столько лет пытали. Понакупят в Ростове всяких там золотых коллекций по двести песен и гоняют нам это потом на кухне. Тут ноленс воленс полюбишь. Ну что, идем?