Но я не ведусь и, попрощавшись («Ладно, бывай, повторим по-любому!» - трубят они мне вдогонку), сваливаю в сторону квартиры. Плетусь пешком. Топать минут двадцать, но погода хорошая, да и проветриться надо. Перехожу Оберкассельский мост через Рейн, что раскинулся подо мной широкой, темной гладью. Все-таки, не чета ему наши речушки. В рейнских городах своя энергетика, даже, вон, у Оксанкиных в Ротенторе. Наверное, поэтому народ здесь другой, более открытый, чтобы не сказать: буйный.
В это время машин уже почти нет, лишь на самом подходе к тому, моему берегу меня обгоняет поздний трамвай. Трамвай пустой, если не считать сидящего в нем чувака с ярко-синими волосами, всего в пирсингах, и какого-то старого, потертого дядьки чернявой, средиземноморской, как тут говорят, внешности.
Пусто и в моей башке. Все куда-то улетучилось, и теперь я наблюдаю за собой со стороны, откуда-то сбоку или сверху. Да, ковыляет тут один такой. Ничем не примечательный, в джинсах и кедах, пятница же. Вот - подходит к четырехэтажному многоквартирному дому. Новенькому, кричащему об эксклюзивности и анонимности своих квартир, корпоративных ведь. Вот стоит его (моя, то есть) графитово-серая. Стоит на обочине перед домом. Надо же, штраф не припаяли пока. Надо же было в подземный гараж загнать, на ней-то сегодня на слушание ездил. Благо, тут полметра, до шлагбаума только доехать. Так, выкатиться бы. Подперла сзади какая-то колымага, вот гады. И откуда взялась. Так...
Что за...
Бл...ть...
Ох...еть.
Выскакиваю, рву к подпершей меня старенькой зеленой Тойоте, стучу в заднюю дверь:
- Оксан!
Она вздрагивает от стука, дергается, открывает глаза, подскакивает на заднем сиденье. Какое-то время не может понять, где и кто она. Потом видит меня в стекле и слышит, кажется. Отпирает машину, слава богу, хоть закрыться додумалась. Вот бл...ть. Вот бл...ть. Протрезвел аж.
Помятая, выползает медленно ко мне на улицу, лупает продранными насилу глазенками:
- Привет...
- Привет. Ну ты, блин, даешь! Ты че тут делаешь?
- Тебя жду.
- Так я понял. Замерзла? – обнимаю ее несмело, она как-то топорщится.
- Нет, тепло же.
- Оксанка, блин! Ну ты кадр! Ты когда приехала-то?
- А сколько щас? А... Ну так часа три тому назад.
Бл...ть. А сотки у нее сели, а ключа нету. Вот же бл...ть.
- Да ты чего – предупредить не могла, что приедешь? В машине дрыхнет, ну кадрило ты.
- Да я спонтанно как-то решила, думала, пускай будет тебе сюрприз.
Да, сюрприз – это точно.
Загоняю в гараж наши с ней тачки. Она держится как-то нетвердо, видать, со сна. Тащу наверх ее сумку с вещами, она плетется за мной. Озирается в моем жилье, имеющем определенное сходство с меблированной квартирой:
- Андрей?
- Чего?
- Ты... не рад мне? – спокойно, даже равнодушно как-то.
- Да блин, почему – не рад! Дурная... Иди сюда, дай, поцелую.
Она дает, именно дает себя поцеловать и бормочет:
- Ты извини, видимо, действительно надо было заранее... Просто... Я так соскучилась. Думала, ты обрадуешься... – не наезжает, скорее оправдывается.
- Да просто... если б предупредила, то в машине не ночевала бы! Мало ли, что могло случиться...
- Ну да... - она украдкой бросает на меня взгляд, потом отводит глаза.
Секунду-другую в воздухе витает какая-то неловкость, пока мы стоим, оголяемые операционным светом прихожки, если ее можно так назвать. Освещение здесь совсем не такое, как в нашей квартире. И без того уже чужое все. Хотя я привыкать вроде начал.
На часах половина второго.
- Я... мы после работы еще ходили кое-куда.
- Понятно.
Опять пауза, неловкая, натянутая такая. Блин, я даже не знаю, в чем дело. Не думал, что такие паузы между нами вообще возможны. И меня удивляет Оксанка. Ведь у нее же, в случае чего, все выплескивается наружу. Иногда даже чересчур, как по мне. А теперь словно смущает ее что-то. Тогда пусть уж лучше говорит напрямик, в чем косяк. Мой косяк, как пить дать.
Но она несмело, задумчиво кривит губы в какой-то полуулыбке, жалобной почти:
- Прости...
Дура, думаю с внезапным раздражением, за что прощать-то. Ну чего ты никакая какая-то. Уж лучше б наехала, мол, козел, пока ты тут бухал черт-те где, меня уже пять раз ограбить могли или изнасиловать.