Она ненавидит воскресенья, как и вообще последние дни чего-либо. А кто ж их любит? Утром мы долго занимаемся любовью, и я замечаю, что она еще храбрится. Ей поначалу вроде кажется, что еще целый день впереди, и все не так уж плохо.
Потом, после обеда, реальность накатывает на нее, тем более, что почти все воскресенье я опять работаю. Ей уже скоро ехать, а мне жаль, правда жаль, что так получилось, но что поделаешь. Будь мы сейчас дома, выходные прошли бы так же. Только не было бы этой гребаной неловкости поначалу - а она вернулась, обнаруживаю. Оксан, что это с тобой? Что не так? Хреново тебе? А я – ничего, держусь пока. И вроде и обвинить меня не в чем? Это - жизнь, детка. А как ты хотела. Взрослей уже давай.
Стоим с ней возле ее машины, которую я выгнал из гаража, а на лице ее опять робкая улыбка, в глазах – взгляд в никуда.
Надо сказать ей, что мне жаль, что не смог уделить ей больше времени. Что все будет хорошо. Что как бы ни казалось трудно сейчас – это не так страшно. У других, вон, гораздо труднее. Люди не видятся по полгода. По году. И не знают даже, когда увидятся вновь. Семьи так живут – и ничего. А у нас это просто временно. Да, говорил уже, но, видимо, повторить надо. Ей постоянно какие-то слова нужны. Поддержка.
Но она опережает меня:
- Андрюш, ты извини, что так вышло.
- Оксан, ерунду не гони, это я извиняться должен.
- Нет-нет. Ты же предупреждал. что будешь работать, а я не выдержала. Хотела как лучше, а сама мешала тебе постоянно, - совершенно серьезно говорит, будто и правда жаль ей.
А-а-а, блин. Да слабачок она, в который раз отмечаю. Отсюда и все это, да вообще, все эти выходные. Ей неловко от того, что она вообще приезжала. Как будто обнажила передо мной, что у нее нет кроме меня никаких интересов, никакой жизни. Ничего вообще.
- Абсолютно не мешала, - протестую, а сам запинаюсь.
«Ты мне совсем не мешаешь. Нисколечки» - а что, это, блин, как «я тебя люблю» почти.
Но она мотает головой:
– Только совесть твою мучила. На мозги капала. Работа – есть работа. Я же не маленькая, знать должна вообще-то, - выдавливает из себя неловкий смех.
- Стоп. Так, а ну, посмотри на меня, - требую.
А потому что эта маленькая мымра опять в глаза не смотрит, пинает что-то у себя под ногами. Стыдно, что приехала? Стыдно? Ах ты ж, елки-моталки, да при чем тут... Нехотя смотрит мне в глаза, а я ловлю ее за подбородок и целую. Долго, жарко. Так, что на нас оглядываются прохожие и, кажется, кое-кто из проходящих мимо соседей, с которыми я не успел познакомиться и вряд ли познакомлюсь. Отчаянно стискиваю ее жопу, навалившись на нее, заставив слегка пригнуться. Она отдается моему поцелую и всему остальному, дрожа, закрыв глазки. Не переставая целовать ее, я сую ей в руку кое-что.
Когда она разглядывает у себя в руке запасные ключи от ротационной квартиры, притягиваю к себе ее лицо:
- Это – твои. Приезжай, когда хочешь. Поняла?
Разрешил. Ай, молодец.
Потупившись, кивает. Когда машет мне, выруливая, я машу в ответ, гляжу ей вслед, пока она не скрывается за поворотом. Потом отчего-то хватаюсь руками за голову, закрываю глаза, провожу по волосам, приглажывая их, будто они у меня такие длинные, что в глаза лезть могут. Вот же маленькая заноза, ржу сам над собой, поднимаясь в квартиру. Только невесело как-то ржу, нервно. Замечаю, что теперь все-таки гружусь и сам.
Так, надо проветриться срочно, а то все это как-то достало. Хотел еще немного посидеть, перепроверить финальный проект тендерной документации, но чувствую, что теперь это точно подождет. Мне надо на воздух, надо свалить отсюда, срочно.
Переодеваюсь, переобуваюсь и рву на Рейн, где делаю почти часовой кросс. Как обычно в летние месяцы, тут гуляют, бегают и ездят толпы народу. Вообще-то красиво здесь – парки, замки, башни там всякие, да уже один рейнский ландшафт чего стоит.
Это кёльнцы посмеются сейчас надо мной, мол, это у них красиво, а не тут. Дюссельские и кёльнские, их еще более разгульные, крупные и древние соседи, исторически ненавидят друг друга. Только крупные кёльнцы лишь в плане размеров, а в финансово-экономическом плане им далеко до Дюссельдорфа, вот и точат злобу. Точат злобу футбольные болельщики Фортуны Кёльн на болельщиков Фортуны Дюссельдорф и наоборот, пока оба клуба шатаются, как пьяные маятники, из второй лиги в третью да обратно. И еще кёльнцы четко отличают и боготворят тезку их местного, ни черта никому кроме них не понятного диалекта - горячо ими любимый светленький «кёльш», попиваемый из высоконьких, узких стаканов. Что, глупо, нелепо? А вот кто поверит, что в не меньшей мере недолюбливают друг друга и наши два офиса, кёльнский и дюссельский?