Заказываю нам с ней по «хуго». На вопрос, будем ли мы ужинать, запинаюсь, но она неожиданно отвечает за меня с милой улыбкой:
- Да, спасибо. Умираю с голода, - поясняет мне. – Сегодня пообедать не успела.
И позавтракать.
Пока официант уносится за меню, милая улыбка сползает с ее лица, сменяясь индифферентным взглядом, а ко мне возвращается прежняя замороженная пустота, которую временно разогнали пятнышки на ее платье. Напряжение между нами растет, но я не привык к такому. Не могу уже больше. Мне нужно ухватиться, подержаться за что-нибудь.
За руку ее например, которую хватаю:
- Оксан...
Она просыпается: - Что это было, а? Сегодня?
- Оксан, прости, что так... что я...
Вообще-то, просить прощения не входило в мои планы. Я вопросы хотел задавать, так что неудачно начал как-то. Она принимает это, как должное, и кивает с пониманием. Но ни фига. Так просто ты у меня не отделаешься. Только из себя выходить не надо, все испорчу.
- Как у тебя день прошел?
- Нормально. У тебя?
- Тоже нормально, - вот бл...ть. - Не пошла сегодня на афтер ворк?
- Нет.
- Оксан, ты... ничего не хочешь мне сказать?
- Нет.
Нет? – с сомнением качают своими головками олеандры у нее за спиной. Нет? – серебряными стрелами колышутся тополя над нами у каменного вала вдоль реки.
- А ты – мне?
Блин, не стоит с ней так, себе дороже станет.
Ветерок переключается на ее волосы, собранные сверху, распущенные на затылке.
Заставляю себя спокойным тоном задать тупой, идиотский вопрос:
- Оксан... зачем тебе те туфли?
- Какие? Красные? Для себя.
Да пи…деж! Когда бабье говорит так, то значит, для кого-то.
- А что?
А то, что я не знаю, как спросить тебя о том, о чем спрошу сейчас и поэтому надо спросить в лоб:
- Оксан, у тебя... есть кто-нибудь?
- Чего? Ты с ума сошел? – взрывается она внезапно. – Сначала хрен знает, как себя ведешь со мной, а потом...
Меня бесит, когда она так раздражается, бесит, что орет на меня сейчас. Поэтому я буду злить ее дальше.
- Это тот, что на фото? – продолжаю спокойно. – Где вы были? Это Палка?
- Нет... И вообще – ты у меня в смартфоне лазил?
- А если и лазил, - возражаю спокойненько. – Разве это так страшно, если нечего скрывать?
- Оттуда про туфли узнал?
- Не оттуда, - отвечаю лаконично и многозначительно.
- Андрей, это Себастиан.
- Мне похеру, как его зовут.
- Он новенький, из нашего отдела, я же рассказывала тебе...
- И это мне тоже похеру.
- ... и у меня с ним ничего нет.
Это, в свою очередь, должно меня радовать, но меня давно уже грузит и раздражает, раздражает до одурения весь этот пошлый, банальный, смехотворный базар, те слова, что говорим сейчас друг другу, то, как друг на друга смотрим. Это же все не про нас, в сотый или сто первый раз вопит во мне все, не мы это. Мы словно читаем чей-то избитый, бездарный сценарий, два актера, которых критики потом разорвут в клочки, напишут про них, что между ними не клеилось, и из-за этого умер весь фильм.
Она, тем временем, продолжает еще что-то про него рассказывать, хотя мне абсолютно неинтересно знать:
- ...на этом сайнинге. В Гетц унд Деринг... – блин, а ведь всё сходится, всё... - У меня была доверенность за одну компанию с нашей стороны, у него – за другую. Мы заключили за них сделку. Помнишь, я рассказывала тебе?
Ни хрена не рассказывала. Или я ни хрена не помню. Похрену. Почему весь Дюссель теперь думает, что вы с ним мутите? Что такого вы с ним делали на гребаном сайнинге, кроме как показали нотариусу ваши гребаные паспорта и сидели, как истуканы, с умными рожами, пока тот два с половиной часа бубнил вслух договорную и приложения?
- ...так рады были, что этот тупой дил подписан, что потом пошли на афтер ворк. Вот и все.
- Все? А что тогда... – его грабли делали у тебя... да на жопе почти... За каким хреном он так на тебя пялился? Хвост моего вопроса взвивается вслед за самим вопросом подобно хвосту воздушного змея, но прежде чем он успевает вырваться из меня наружу: