На днях в Дюссель приехал Вольфинг. Под личиной проведения со мной очередной ревью-беседы о том, как проходит мой принсипал трек, он тупо закадрил меня на новый проект. Не реструктуризация. Что, такие еще имеют место быть, спросят у меня? Теперь, когда все «рушится, на хрен»? (о-тон одного из партнеров на одной нашей конференции). А как же.
- Господин Эккштайн, вам возможно известно о моем новейшем проекте.
- Господин Вольфинг, вы это про консультацию Федерации относительно нового законопроекта по созданию стабилизационного фонда для системно релевантных банков?
Переспросил я это нагло-осведомленно, а меня в наказание, чтоб не слишком борзел, прикрепили к этому самому законопроекту. И пусть злые языки говорят, что там по большому счету работа над ссылками да сносками, ни дать, ни взять, как на кафедре, когда сидишь над обработкой публикаций профа. Пусть говорят, это ж все из зависти, клятвенно заверяю. На самом деле я отдаю себе отчет, насколько уникально то, над чем сейчас работаю. Примечательно то совпадение, что проект этот именно Вольфинга, моего ментора на принсипал треке. Так что лажать не предлагается.
Оксанке пытался объяснять все, хоть это и совершенно секретно, да ведь у нас нет друг от друга секретов. Только она включала нечуждое ей популистское презрение по отношению к этим самым системно релевантным банкам, а также правительству («Вообще-то, правительство должно быть не только сильным, но еще и морально подкованным. Это еще твой Макиавелли говорил...») и подобному роду деятельности в общем. Злилась, что из-за этого работать мне приходилось еще больше. Да специально я это, что ли, чтоб с ней времени меньше проводить. Не понимала, как это так меня угораздило, мол, кругом все наоборот провисают из-за кризиса, а я... Дура. Радоваться же надо, что у меня не «наоборот».
Что толку объяснять ей, что все, что она знала о дедлайнах – детский лепет, если речь идет о подготовке стабилизационного фонда? Что сон или любой другой отвлеченный род деятельности в данном случае не предусмотрен, а если имеет место быть, то карается наистрожайшим образом? В последние дни Вольфинг довольно жестко макал меня пару раз носом – нет, не за плохое качество работы, а за нерасторопность. А тут меня еще и дома ждут. Как успеть повсюду? Но я старался, как мог. Да собственно так, как нормальный человек не смог бы. А ей же не видать всего этого.
Ей не видать, ценой каких ухищрений далась мне сегодняшняя вылазка «пораньше». А мне ее не видать сейчас из прихожей нашей квартиры. Только слышу, как негромкие, мелодичные звуки легкими горошинками рассыпаются вокруг, спотыкаясь – это она играет что-то на пианино.
- Привет, любимая.
- Привет, Андрюш, - она выходит мне навстречу, а на лице будто радостное ожидание чего-то. Я должен сейчас еще что-то сказать? Вместо слов я выбираю поцелуи. Видимо, этого мало. Она словно ждет. Но я устал, очень устал, поэтому не в состоянии читать между строк и понимать по взглядам. Если ей что-нибудь надо, пускай говорит прямо.
Дохлый номер. Мы еще некоторое время болтаем о том-о сем. Я забываю о том, что видел у нее на лице, тем более, что это радостное «нечто» давно сменилось недовольством. Разочарованием.
Потом она вздыхает, а я спрашиваю-таки:
- Чего? Не так что-то?
Молчит. А я завожусь, потому что с некоторых пор и мне уже много не надо, и спрашиваю шутливо:
- Не рада, что пораньше приехал?
- Рада, конечно. Просто думала, ты вспомнишь...
Так.
- Что вспомню?
Башка ж не варит ни фига. Ну и что там могло быть? А-а-а... блин. Август-месяц. Да, ровно год назад, в августе...
Но она опережает меня, не дав мне разрулить. Все. Поздно. Запорол. А запорол – так хавай теперь:
- Ну, раз для тебя это так важно...
Она не злится, это же ниже ее. Я же сам должен был. А нет – так все последующее может быть и будет истолковываться только так, что я козел. Не вспомнил. Не поздравил. Цветов не подарил. Да нахрена постоянно дарить цветы? И устраивать истерику, если их не дарят?