- Мама, не угай ... (не слышно имени), - вклинивается малая. Защитница.
- Заинька, я не ругаю. Я просто хочу, чтобы ... слушался. – (пацану): - Я ни за что не хочу, чтобы ты ушел. Я никогда тебя не прогоню. Никакая мама не прогонит своего сына. И – ты всегда будешь моим сыночком.
Он внезапно смягчается, говорит чуть слышно: - Прости, мамочка. Я больше так не буду.
- Я никогда не прогоню тебя. Ты меня понял? - она держит в руках его мокрое, зареванное лицо и обцеловывает его.
Он еще не понял. Скорее всего, этого мало, и он все еще задается вопросом, не разлюбила ли его мать. Но ему уже лучше от ее объятий, от того, как она гладит его по голове. От того, что в этот раз она держала себя в руках и не накричала. И, может быть, в конце концов он чувствует, что, кажется, наверное, скорее всего она и правда не прогонит.
***
Наверное, в начале я не собирался окончательно ее обрубать. Ну, сказал. Но я же не ожидал, что она сразу свалит. Я не знал, как она поведет себя. Не думал над тем, станет ли она отрицать, оправдываться, выгораживать себя. Это просто рвалось из меня, и я выпустил его наружу. А она не отрицала и не оправдывалась. И свалила.
Она не звонила, а я и не ждал ее звонка. Она не из тех, что звонят первыми. Она не из тех, что просят прощения. А я? – думал я с раздражением. Не из тех, что прощают? Наверное.
Прямо из отеля я в понедельник завалил в офис, переоделся и поехал на вокзал, потому что мне надо было на всю неделю уезжать в Люксембург. Мне это было на руку. Мне было жутковато... тьфу ты, черт... меня выворачивало от одной мысли о том, что надо будет после работы возвращаться в квартиру. Дрыхнуть на диване в гостиной среди ее книжек и Клавиновы. Запечатывать дверь в спальню. Носа в нее не совать, будто там - гребаное кладбище.
Она рассказывала, что когда по утрам в своей деревне разносила в темноте газеты и проходила вдоль откоса, за которым было кладбище, то старалась не смотреть туда, не смотреть вправо. Иногда у нее получалась, и она проскакивала. В такие утра ее единственной проблемой был ротвейлер одного из подписчиков, бегавший перед домом непривязанным. Но случалось, голова ее сама собой поворачивалась направо и тогда, в темноте, она видела их, маленькие красные огоньки. Огни кладбищенский свечек в красных стаканчиках, которые близкие зажигают на могилах. Но собственно – не все ли равно. Даже если ей удавалось их не увидеть – эти красные огонечки горели у нее в мозгу. Она-то знала, что они там, смотри-не смотри.
Я-то знаю, что в спальне – наша кровать. В которую я не лягу, пока... И вообще. Какого хрена. Какого хрена я и сейчас думаю о ней. Я не хочу думать о ней. Пошла на хрен.
Нет, до четверга я в Люксембурге. Эта поездка более затяжная, чем тогда. Однажды надо было подписать одно небольшое соглашение по доверенности одного клиента в присутствии люксембургского нотариуса. Ради такого случая Макс Канненбеккер отправил меня на А8 со своим шофером. Тот резал, как чертило, на месте я провел чуть больше получаса, а потом он отвез меня обратно. По дороге распевал мне, как он тащится от Макса, какой он замечательный шеф и как приятно иметь с ним дело. А я тупо кивал, пока мои пальцы плясали по клаве ноута, а я сам уделял равную долю внимания как ландшафту за окном, так и всевозможным гаджетам класса люкс, расположенным вокруг меня на заднем сиденье. Все это стоило клиенту суммы с четырьмя нолями, но, думаю, стоило того. И сейчас это того стоит.
Вот только, к сожалению, вернулся я рано. В четверг. И провел целых две ночи на диване, фактически без сна. С этим гребаным покойником в спальне. Это было не смешно и, к сожалению, выбросило мое новоиспеченное самообладание за борт.
Тот шок, что я испытал, прочтя ее сочинение, написанное для того, чтобы у него остались приятные воспоминания от их приятного времяпровождения, поверг меня в состояние невменяемости. Вслед за шоком пришли они – боль, ревность. Обида. Она взбесила меня. Огорчила. Разочаровала. И она достала меня. Я устал от переживаний.
Я же просил. Ей были по боку мои просьбы. Потому что ей наплевать на меня. Рыдал перед ней, как дерьмо. Нашел, перед кем рыдать. Вот она угорала, наверное. Она говорила, что любит. Она врала. Она знала, что я люблю, она не могла не знать. Я говорил ей о любви, а она так издевалась. За что она так со мной? Я не заслужил.