– Продлить жизнь.
Я становлюсь попугаем.
– Надолго?
– Трудно сказать.
– Сколько мне останется. Если ничего не буду делать?
– Трудно сказать.
– Но должна быть статистика.
– Я не занимаюсь статистикой. И вы не статистик.
– Доктор Сандерс.
Я мысленно пытаюсь заставить его взглянуть мне в глаза.
– Скажите – сколько?
Он тяжело вздыхает и снова кладет очки на стол.
– Во всех учебниках считается, что у больных с четвертой стадией рака – двадцать процентов выживаемости.
Он останавливается, смотрит на меня и снова опускает глаза.
– Ваш рак довольно сильно… прогрессирует. Если бы мне пришлось давать оценку…
Он опять смотрит на меня.
Я киваю.
– Четыре месяца. Может, шесть.
Я наскоро вычисляю. Июнь. Или август.
– Послушайте, онкологические больные могут жить годы. Это не редкость. И конечно, есть дополнительная терапия, диета, медитации…
Я встаю, и он замолкает.
Мне нужно уйти из комнаты, но ноги неожиданно становятся полыми, как две соломинки, подпирающие картофелину, и вряд ли выдержат мой вес. Я сажусь.
Уставилась на буйные брови доктора Сандерса, пока последние два произнесенных им слова вертятся в голове. Диета. Медитация. Диета. Медитация. Диета. Медитация.
Я хочу сказать, что уже пробовала все это. Но почему-то голоса нет. Поэтому приходится говорить мысленно. Я вспоминаю все, что делала последние четыре года, чтобы предотвратить подобный момент. Йога. Ненавижу йогу. Жареные, вареные, тушеные и паровые овощи, все, которые только известны человеку. Ненавижу овощи.
Дыхательная гимнастика. Готовить смузи с капустой. Пить смузи с капустой. Есть чернику. Есть гранаты. Пить зеленый чай. Пить красное вино. Принимать рыбий жир. Принимать коэнзим Q10. Избегать сигаретного дыма, как чумы.
И вот чем все это обернулось.
Я снова встаю на свои соломенные ноги. Доктор Сандерс тоже встает. Протягивает мне руку.
– Дейзи, позвольте мне позвонить кому-нибудь. Джеку. Вам нельзя сейчас оставаться одной.
Я качаю головой. Джек. Для него в моем мозгу сейчас недостаточно пространства, поэтому я отталкиваю его имя и пытаюсь сосредоточиться на полученной информации.
Апельсин.
Четыре месяца.
Так, так жаль.
– Дейзи, – снова пытается доктор Сандерс и уже тянется к телефону.
– Не нужно, – говорю я и смотрю на часы. Пять пятьдесят две. День почти закончен, но все же нужно так много сделать. Я мысленно вынуждаю себя собраться. Вскидываю подбородок и вешаю через плечо сумочку. Потом в который раз встречаю взгляд доктора Сандерса и говорю:
– Нужно поехать, купить оконный герметик.
По пути на парковку я сдерживаю смешок и, когда сажусь в машину, громко фыркаю. Хотя я смотрю на руль, все же вижу только лицо доктора Сандерса: мохнатые брови, образующие полумесяцы над выпученными глазами, и рот в виде идеального «О». И его застывшие черты. Очевидно, он до глубины души был потрясен моим заявлением.
Он подумал, что речь идет о конвертике.
Слово повисло в воздухе, и когда я поняла причину его смущения, что-то промямлила о не закрывающихся окнах, которые очень красивы, но совершенно непрактичны, и быстро вышла из его офиса, захлопнув за собой дверь.
Мои плечи конвульсивно сжимаются. Я чувствую, как по щекам ползут ручейки слез. И это вызывает очередную волну смеха, потому что я плачу и в то же время не совсем плачу. Не так, как должны плакать люди, получив новости, которые получила я.
А вот то, чего я не знала до сегодняшнего дня. «Хоум Дипоу» предлагает огромный выбор уплотнителей. Я стою перед витриной, глядя на этикетки.
Универсальный.
Латекс акрил.
Чистые окна и двери.
Силиконовый для кухонь и ванн.
Белые окна и двери.
Суперсиликон.
Если я буду неотрывно смотреть на тюбики, может, один прыгнет прямо мне в руку. Или заявит о себе тихим, но настойчивым шепотом: «Дейзи, я – то, что тебе нужно».
Когда становится ясно, что этого не будет, я начинаю раздражаться. Какова разница в составе каждого герметика, чтобы оправдывать появление совершенно нового продукта с этикеткой? Именно это я чувствую, когда выбираю зубную пасту. Почему здесь такой большой чертов выбор?
– Чем могу помочь, мисс?
На меня глазеет мужчина в оранжевом фартуке. Вокруг глаз морщинки, усы, бородка, переходящая в бакенбарды. Как у моего папы. До того, как на перекрестке грузовик сбил его велосипед. От удара он влетел головой в тротуар, из-за чего слетел плохо пригнанный шлем, вместе с кожей лица и волосами. Мне было три года, когда он погиб. Иногда в моем мозгу всплывают смутные воспоминания о нем: мужчина утыкается носом в мою шею. Знакомое прокисшее дыхание. Жесткие усики щекочут мой подбородок.