— Зачем?
— Ох-хо-хо, деньги всегда нужны, Гриша… Ну, ладно, давай подведем итог: ты мне должен тысячу монет, так?
— Ну… так…
— Да ты не печалься, Гриша! — Павло перегнулся через стол и хлопнул Грицко по плечу. — Радуйся, что с Пашей встретился. Вот вернемся в город — тогда заживем. В городе денег много, только нужно уметь их взять… Ну, ладно, пошел вон, устал я нынче…
Вздрогнул Грицко всем могучим телом, уставился на Пашку.
— Да ты это что? — спросил, задыхаясь.
— Тихо, Гриша. Не забывайся. Я тоже умею сердиться… А про то, что я сказал, не забудь. Намекни ребятам как-нибудь, скажи: с голодухи скоро пухнуть начнем…
Странное, двойственное чувство вызывал у Алексея Грицко Никуленко. С большим маловыразительным лицом, с выпуклыми неподвижными глазами под сросшимися в одну линию бровями, с покатыми могучими плечами, неуклюжий и медлительный, Грицко работал, на первый взгляд, не хуже других. И только присмотревшись, можно было заметить, что работает он как-то заученно, механически.
И еще одно удивляло и настораживало в нем Алексея: молчаливое сопротивление всему, что предлагал сделать мастер. В то время как Альмухаметов и Климов, да и другие рабочие горячо взялись за внедрение нового метода бурения, Никуленко мялся, о чем-то раздумывал (да и думал ли?). Он с детской непосредственностью задавал наивные вопросы и требовал на них исчерпывающие ответы. Подавляя раздражение, Алексей объяснял долго и подробно. Выслушав, Никуленко минуту-две молчал, а потом вдруг огорашивал следующим вопросом:
— А зачем это, а?
— Но я только что говорил об этом! — глядя недоверчиво в неподвижное лицо Никуленко, отвечал Алексей и, скрепя сердце, начинал объяснять всех с начала. Подбирая слова, он растолковывал Грицко, что новый метод бурения гораздо эффективнее, что он несет в производство множество выгод — таких-то и таких-то, что так бурят уже Климов и Альмухаметов. Никуленко качал головой:
— Ибрагим? Климов?
— Да, Альмухаметов и Климов, — терпеливо подтверждал Алексей и спрашивал: — Ну теперь-то дошло?
Никуленко опускал голову, долго смотрел себе под ноги и потом спрашивал:
— А что, мастер, как будет авария, а?
И так всякий раз, когда дело касалось чего-нибудь нового и непривычного. Пока не разжуешь да в рот ему не положишь, Никуленко ни за что не согласится изменить давно знакомые, годами заученные приемы работы. Но если уж он, наконец, соглашался с тем, что ему доказывали битый час и что для других уже было не новостью, то Грицко брался за дело с таким злым упорством, что просто не верилось глазам. «Не поймешь, что за человек, — не раз думал Алексей. — Дашь ему задание — топорщится, упирается, а потом выполнит с безукоризненной точностью… Ну и людына!..»
Но удивительнее всего было то, что у этого, казалось бы, равнодушного ко всему на свете человека, были свои какие-то особые интересы и привязанности. Даже в самом людном месте Грицко умел находить угол, где он мог побыть один, о чем-то помолчать и даже промурлыкать себе под нос любимую песню про «вирбу рясну». Никто и никакой шум не могли помешать ему. Словно вокруг никого не было. Разговаривал Грицко мало, даже меньше, чем Василий Клюев, ставший чем-то вроде образца молчаливости. И было уже совсем непонятно, когда он вдруг сблизился с трактористом Пашкой Клещовым.
Пашка был прямой противоположностью Никуленке. Веселый, с зелеными нахальными глазами на круглом щекастом лице, с шутками и прибаутками на губах, крепко сбитый, он всегда вертелся среди буровиков, умел заставить их слушать себя, расположить к себе. Вот к нему почему-то и привязался в последнее время Грицко. Теперь они были зачастую вдвоем, и что их объединяло, никто не знал. Буровики прозвали их «десяткой», причем «единицей» был Никуленко, а широкий и низкий Пашка — «нулем». Но наблюдая за ними, Алексей всегда ловил себя на мысли: «Нет, пожалуй, в этой дружбе «единица» все-таки Клещов…»
Об этом и думал Алексей, выйдя от Аркаши и поднимаясь по косогору к буровой. «Интересно, — размышлял он, — применял ли сегодня Грицко воду вместо глинистого раствора?.. Фу, какие у него были глаза, когда он узнал, что сделали Альмухаметов и Климов. Будто оглушили его…» — Алексей покрутил головой и тихо засмеялся.