Жена, все время наблюдавшая за мужем, всплеснула руками:
— Господи, да никак ты с ума спятил! Что ты, батюшка, бог с тобой! Какая водка! По ком поминки-то справлять будешь, старый греховодник? Опомнись!
— Молчи, — внушительно и строго прикрикнул Антон Семенович. — Раскудахталась, стало быть, как мокрая курица. Неси, говорят тебе, водки да накрывай на стол.
Бабка Анисья не узнавала своего супруга. Давно он не был таким. Домой приходил тихий, добрый, задумчивый, а про водку и помину не было. Она всегда считала, что ее Антоша целиком и полностью находится у нее в руках — куда хочу, туда и поворочу. И Антоша не сопротивлялся. А тут, смотрите-ка, люди добрые, раскомандовался, как генерал какой!
Воткнув полные руки в пышные бока, бабка Анисья двинулась на своего маленького, тощенького супруга.
— Да ты над кем командовать вздумал, а? Да ты это что, обрубок березовый, под старость лет водкой баловаться решил — хозяйство на ветер пустить?
Тут уж Антон Семенович потерял всю свою чинность и внушительность. Он так закричал, что бабка Анисья опрометью бросилась к порогу.
— Замолчи! Завтра же на развод подам, чтоб твоего бабьего духа в избе не нюхал мой нос! Ишь, взяла власть в свои руки, как царь Микола!..
Бабка Анисья залилась в три ручья, а Антон Семеныч, широко разевая свой маленький беззубый рот, продолжал кричать:
— От рук отбилась. Мужа не почитаешь! У кого научилась, квашня ты с тестом, а? Муж на работе горб ломит, разные там нотации, стало быть, от всякого женского рода, как молокосос какой-нибудь, слушает, а ты меня еще пеньком обзываешь!
Устав от крика, Антон Семенович сел на стул и, отдышавшись, уже более миролюбиво добавил:
— Иди в гастроном и купи водки. Ну, чего воду соленую льешь, весь платок мокрый…
Бабка Анисья покорно оделась и пошла в гастроном покупать для своего Антоши водку. «Ох, господи, прости его, старого, — горько думала она. — Выпьет малость, проспится, и вся дурь пройдет».
Но «дурь» у Антона Семеныча не прошла. Проснулся рано, и, кажется, был еще злее, чем вечером. О чем-то думал, фыркал, как рассерженный кот. Бабка Анисья не знала, как и подступиться к нему.
— Одевайся теплее, Антошенька, на улице ныне морозно, — тихо и ласково сказала она, подавая мужу его заплатанный, засаленный до блеска шубнячок. И тут Антон Семеныч взорвался опять:
— Ты это что, стало быть, смеешься надо мной? До каких пор я буду таскать эту твою дырявую овчину, а? Ты, стало быть, чего меня перед людьми на смех выставляешь? Давай пальто сюда, и плащ давай! Я — буровой мастер, понимаешь ты, старая кочерыжка!? Мастер!
Бабка Анисья решила отстоять пальто.
— Антошенька, да ведь измажешь его… Скоро на пенсию пойдешь, походи уж в полушубке. Пальто-то ведь хорошее еще…
— А ты что, хотела, стало быть, чтоб я опять в заплатках, как какой нищий ходил? — ехидно скривил беззубый рот Антон Семеныч. — Кажись, на пальто я за сорок лет заработал, а?
— Да ведь, Антошенька, месяц какой, а там на пенсию…
Антошенька взбеленился окончательно.
— Пенсия?! На кой черт она мне сдалась! Я сорок лет проработал на буровых, уйду — сразу ноги протяну! Вчера поминки справлял по ней, а ты опять за старую молитву, стало быть! Уйди от греха подальше, зашибить могу, я нынче сильный — задену, кость сломаю!..
Бедная бабка Анисья, она ничего не понимала, что творится с ее Антошей. Осталось одно — махнуть рукой и по вековечной бабьей привычке втихомолку поплакать. Она так и сделала — все на душе легче будет…
…Вся бригада Горшкова занималась в эти дни заготовкой глинистого раствора. Ночью на буровой дежурили дизелисты, через каждые два-три часа прогревали моторы, присматривали, чтобы кто не забрел на притихшую буровую. Так распорядилась «инженерша». Днем у глиномешалки становилось тесно. Курили, балагурили, травили анекдоты, работали не торопясь. Время тянулось медленно, однообразно. Через каждый час шли в будку греться.
В это утро, как всегда, все собрались в будке. На дворе было еще темно, одолевала дремота, приступать к работе не хотелось, да никто и не торопился приступать. Когда все устроились, где и как придется, начали крутить цигарки. Посматривая на мастера, Геннадий Косяков решил пошутить по старой привычке.
— Ты что-то сегодня принарядился, Семеныч, — слюнявя языком бумажку, проговорил он и подмигнул ребятам. — Уж не хочешь ли понравиться нашей начальнице? Хо-орошая пара была бы!
Раздался дружный хохот, а Горшков, не обращая внимания на смех, достал из кармана свои серебряные часы, щелкнул крышкой и сказал тихо, словно ни к кому не обращаясь: