Раиса развязала пуховую шаль, варежкой сбила с нее снег, поправила на голове прическу. И молчала. Да и что она могла сказать, когда сама не знала ничего о причине, заставившей Лазаря послать ее к Галине в такую шальную погоду.
— Чего же ты молчишь, Раечка? Что, наконец, случилось?
Раечка рассердилась.
— А я откуда знаю, что случилось? Лазарь сказал: иди — и я пошла… Ох, ну и люди же!..
К кому относилось последнее замечание, Галина не поняла, но почему вдруг стало так тревожно на сердце?
— Велел тебе передать, чтоб ты не задерживалась и шла в контору, — продолжала Раечка. — Говорит — серьезно…
Большие черные глаза Раечки, влажные и блестящие, слабо мерцали в предутренних сумерках, и Галина, сколько ни всматривалась, не могла рассмотреть их выражения.
— Но что же все-таки случилось? Расскажи, Раисочка, очень… очень прошу!
И Раиса рассказала о том, как раздался неожиданный телефонный звонок («Сколько раз я говорила Лазарю, чтоб он убрал телефон из спальни, не слушается!») и Лазарь, чертыхаясь, метался по комнате и в темноте свалил стул, как он искал носки, которые сам же оставил на кухне, и наконец поднял ее с постели и отправил с поручением к Галине.
— Это в такую-то погоду, — говорила Раиса, облизывая пухлые губы. — Никогда я не видела своего Лазаря таким… Да, забыла, он что-то говорил про радиограмму…
— Из Соленой Балки? — быстро спросила Галина и замерла.
— Нет, про Соленую Балку он не говорил… Он был такой взволнованный!
Но Галина уже не слушала Раису. Она торопливо натянула чулки, платье, не попадая руками в рукава, стала надевать шубу…
Настя с ребенком на руках молча стояла в дверях спальни, слушала разговор двух женщин и тревожно поглядывала то на одну, то на другую. Не зря жена директора пришла за Галиной в такую рань, да еще в такую погоду. А вдруг там, в неведомой Соленой Балке, случилась беда?
— До свидания, Настенька, — подошла к ней Галина. — Извини, потревожили мы вас…
Настя вцепилась в рукав ее шубки.
— Галюша, родная, — зашептала она, горячо дыша в лицо Галины. — Не к добру это… Чует мое сердце — ох, не к добру!.. Не оставляй меня одну, боюсь я…
— Глупенькая ты, Настя, — принужденно засмеялась Галина. — Чего же ты боишься? Просто вызвали меня на экстренное совещание и все…
— Да какое же совещание в такую рань? Люди-то спят еще, а ты — «совещание»…
— Успокойся, Настя, прошу тебя. Ложись в постель и успокойся. — Галина чмокнула ее в теплую, пахнущую парным молоком щеку и направилась к двери. — Пойдем, Раиса…
Настя шагнула, вытянув руку, следом за Галиной и Раисой. Она хотела остановить их, сказать, но дверь захлопнулась, впустив в комнату холодный воздух.
На руках проснулся и закричал ребенок — Николай Иванович.
— Ой, да замолчи ты! — прикрикнула на него Настя. — И без тебя тошно!..
Но Николай Иванович не унимался. Он бил тонкими ручками и ножками и, покраснев от натуги, кричал громко и тонко: уа! уа!
Настя заходила по комнате.
Привычные слова незатейливой песенки сами срывались с языка, не мешая думать… Было так тревожно и тоскливо на душе и за Ивана, и за Галину — за всех…
…Он никогда не видел моря. И вот он — у моря. Ленивые тугие волны, похожие на жирные лоснящиеся спины тюленей, накатываются на песчаный берег.
Волны появляются где-то далеко, у самого горизонта, и бегут, бегут к берегу, звеня, ударяясь друг о друга, догоняя друг друга.
Он никогда не видел моря. И теперь, глядя на эту живую, кишащую волнами пустыню вод, пугается. Он почему-то уверен, что волны, похожие на тюленей, хотят смыть его с берега и поэтому так настойчиво, одна за другой, ритмично ударяются о берег у его ног, и, тихо скуля, облизывают его ступни. Они, волны, как бы просят прощения за то, что они хотят сделать. И тогда, томимый предчувствием, со стесненным дыханием, он срывается с места и бежит к широкой беломраморной лестнице, которая уступами ведет к вершине высокой горы, покрытой спасительной зеленью деревьев, где можно спрятаться, затеряться, как иголка может затеряться в стоге сена. Там его никто не найдет… Там жизнь! Там спасение от страшных холодных прикосновений горько-соленых волн, порожденных неведомыми глубинами моря. И он бежит по ступеням лестницы, прыгает через одну, две ступени, но, и не оглядываясь, чувствует, что по его пятам, настигая, движется огромная волна моря с черной маслянистой спиной, с грязно-седым загривком. Он задыхается, но бежит. Ему душно, невыносимо душно. В глотке у него все пересохло, и язык стал словно деревянный, шершавый и неповоротливый. Он хочет закричать от дикого ужаса, обуявшего его… и не может — вместе со слюной в глотке пропал и голос. Он знает, чувствует, что он смог бы закричать, но для того, чтобы издать хоть один-единственный звук, нужно остановиться и смочить горло… Но он не может остановиться. Сзади, грозно рокоча, настигая его, движется живая масса воды, вздыбленный, клубящийся водоворот… И он бежит, бежит, бежит, жадно глотая горячий воздух раскрытым пересохшим ртом… И вот площадка — кончился первый уступ лестницы. Но откуда здесь появился этот старик с серой козьей бородой и остекленевшими бутылочными глазами?.. Старик раскидывает навстречу ему длинные костлявые руки и хриплым голосом кричит: