— Осторожно, осторожно!
Кого-то укладывали на носилки, белели повязки, шли санитары с новыми носилками. Алексей распоряжался, он был без шапки, сам помогал укладывать, сам поддерживал чью-то голову. Молодая девушка, лежавшая на носилках, протяжно стонала, и Алексей узнал в ней ту, которая в первый день улыбнулась ему двумя рядами ослепительно белых зубов, ту, что принимала знамя бригады. Но теперь лицо у нее было серое, землистое и глаза ввалились.
Алексей наклонился, чтобы поднять носилки, но кто-то из рабочих грубовато отстранил его. Выпрямившись, Алексей увидел Людмилу. Она стояла, прислонившись к стене. Волосы растрепались, пальто расстегнулось, полуоткрытые губы словно застыли в беззвучном крике. Он не удивился, откуда она здесь взялась, и снова склонился над кем-то, лежавшим на земле, а затем, забыв о ней, ушел с инспектором по охране труда в контору.
Один убитый, трое раненых — турбина давалась нелегко. Он содрогнулся, ступив на красное пятно в снегу. И лишь присев на скамью в своей наспех сколоченной конторе, почувствовал смертельную усталость. Охрипшим голосом он стал диктовать показания для протокола.
— Что ж, Алексей Михайлович, всегда может случиться несчастье… У вас еще пока было благополучно, в этих условиях могло быть и хуже, — сказал инспектор. Но Алексей, хотя и кивнул головой, почти не слушал его. — Да в конце концов вам ведь не впервой, — заметил тот, и Алексей снова кивнул головой, как бы соглашаясь. Но это было не так. Та смерть, те раны — фронтовые, военные, — то было совсем другое. Там не было времени проливать слезы, думать о них. Они были естественным делом, чем-то неизбежным, обусловленным самой сущностью войны и воспринимались иначе, чем смерть человека в мирное время. А здесь совсем другое.
Землистое лицо раненой девушки преследовало Алексея, как молчаливый упрек, хотя он не был виноват. Это могло случиться и раньше, могла обрушиться стена, которую они выравнивали, могли рухнуть нависшие глыбы цемента, когда откапывали котлы. Работа шла не сызнова, на открытом пространстве, а в развалинах, на изрытой ямами почве, среди засыпанных подвалов, обрушившихся стен, коварных развалин. И никто не был виноват. И все же факт оставался фактом: один убитый, трое раненых.
Евдоким, закутанный в тулуп, вернулся от ворот, где разгонял любопытных, еще обсуждавших происшествие, хотя карета скорой помощи давно уехала. Он покашливал, вертелся в конторе, искоса поглядывая на Алексея. Инженер сидел за столом, тупо глядя в пространство.
— Вы бы, Алексей Михайлович, домой пошли, отдохнули немного, что ли. Смеркается, работы сегодня все равно не будет.
— Домой? — отсутствующими глазами взглянул на него Алексей. — Нет, нет, я сейчас.
Он вышел, и сторож засеменил за ним; в угасающем дневном свете темной глыбой высилась опрокинутая турбина. Десятки ног истоптали снег, и лишь в одном месте на белой поверхности осталось небольшое, ужасающе яркое, не похожее на кровь пятно. Сторож коснулся рукой турбины.
— Вот теперь видно. Здорово ее изуродовало.
Да, турбина давалась нелегко, она заставила платить кровью за одно то, что люди убедились в ее непригодности.
— Ничего из нее не выйдет, — глухо сказал Алексей. В его ушах все еще стоял ужасающий треск сорвавшейся тяжести, ломающей по пути цемент.
— Как знать, — тихо ответил Евдоким. — Пока ее совсем не вытащишь, пока ее не выстукаешь, не выслушаешь, как знать? Сейчас как будто и вправду… Ну, да ведь это только одна сторона. А как там, снизу, как с другой стороны? Ничего неизвестно, она еще может показать — ого, еще как может!
Алексей молчал, засунув руки в карманы пальто. Последние рабочие выходили через скрипучую калитку ворот.
Да, да! Инспектор труда мог говорить что угодно, Евдоким мог сколько угодно успокаивать его, но Алексей понял, почему ему не дали нести носилки. Лица рабочих были мрачны, и они молчаливо избегали его взгляда, — что бы и почему бы ни случалось, он отвечал за жизнь и здоровье этих людей, и, хотя он, быть может, не виноват, вина падает на него. Да, так в конце концов и должно быть: должен же кто-нибудь отвечать и за хорошее и за дурное.
Быстро спускались сумерки, окутывая разбитые стены, сгущаясь внизу, оседая под ногами, как темная плесень.
— Короткие дни, — заметил Евдоким.
— Надо будет поставить динамо, лампы, работать и по ночам, — решил Алексей.