Глава 11
Дастин,
Прошлой ночью мне снова снился ты; снилось твое худощавое, мускулистое тело, прижавшееся ко мне; снилось, как ты разбудил меня рождественским утром, уткнувшись носом в шею; как ты шептал, как сильно меня любишь, но на самом деле не произносил этих слов.
Я думал, что все еще сплю, пока ты со мной разговаривал. Я думал о том, что все сказанное тобой без слов было просто моим собственным желанием, моим собственным голодом, бьющимся в подсознании и тянущим меня обратно в жестокость реального мира. Но как только я услышал твой голос, как только услышал шепот твоих мыслей, который раздался так близко, понял, что проснулся, и просто лежал неподвижно, обдумывая то, что ты не скажешь мне это прямо в лицо или в часы бодрствования.
Дастин, твои слова наполнили мой сон и вырвали меня из него. Я почувствовал, как они протянули руки и коснулись того места, которое так долго болело в моей груди. И все же, проснувшись тем утром, я так ясно вспомнил наш разговор о том, что, по твоему мнению, все слова – лишь бесплотные фантазии и, только поступки – единственная подлинная реальность. Но разве то, что мы облекаем наши слова в звуки, само по себе, не является действием? Когда ты вслух произносишь самые сокровенные слова своего сердца – это ли не движение, перемены и храбрость, борьба и, в конечном счете, победа?
Оглядываясь назад, я думаю, что ты, возможно, был прав насчет слов и действий, но только отчасти. И я говорю «отчасти» потому, что до сих пор чувствую твою ласку на своей коже. Я все еще чувствую покалывания твоей щетины на моей шее. Я все еще чувствую вкус соли твоего тела. Дастин, всеми этими действиями ты говорил со мной.
Но ты ошибаешься, потому что именно твои слова цепляют меня больше всего. Именно твои слова заставляют мое сердце биться, они подпитывают мои надежды, они продолжают звучать и собираются во фразы, когда молчание грозит снова погрузить меня в непроглядную тьму страдания, которую я познал с твоим уходом.
Мне понятны твои предположения, что мои мысли движутся в этом направлении именно потому, что я писатель и романтик. Возможно, это и так. Но чувствую, дело не только в этом.
И, может, я держусь за это, потому что знаю, как хорошо тебе знакомо это чувство, эта пустая боль беспросветного одиночества, эта пульсация в нашей груди, которую, как мы думаем, никто не знает, кроме нас самих.
Дастин, я никогда не говорил тебе об этом, но в то утро впервые, в самый первый раз с тех пор, как умерли мои родители, твои слова заполнили пустое пространство внутри меня. Из всех бесчисленных слов, написанных мною на бумаге, или из огромного числа тех, что я употребил в своем существовании, ни одно не коснулось этого места так, как твои слова в то утро. Ни одно.
Я не знаю, откуда взялась эта пустота. Быть может, она образовалась из-за того, что я был слишком юн, когда потерял родителей, и ненависть, не находя выхода, прожгла дыру в моем сердце? Я ненавидел Колетт, ненавидел то, что мне пришлось жить с ней, ненавидел Францию, террористов, которые лишили жизни моих родителей, и я ненавидел весь остальной мир, потому что это было так несправедливо. И, хотя Колетт помогла мне перерасти эту детскую ярость, она все же не смогла полностью заполнить ту пустоту, которая образовалась.
Размышляя обо всем этом, я задаюсь вопросом — не притворялся ли я спящим в то утро, потому что очень боялся, что ты все еще сердишься из-за моего замечания о том мальчике в "Чиппи". Ты его помнишь? Мне он показался симпатичным, и я спросил твое мнение. Ты помнишь?
Я действительно думал, что потерял тебя тогда, Дастин. Когда обернулся и увидел твое лицо, мне показалось, что я оттолкнул тебя. Это заставило меня понять, как сильно я тебя обидел своим невинным замечанием.
Ты стал таким тихим, таким отстраненным. Я искренне не верил, что ты пойдешь со мной в квартал искусств, и это было единственное место, которое пришло мне на ум, чтобы показать, что я не хотел причинить тебе боль.
Я был в таком отчаянии, что почти предложил съездить на выходные в Париж, хотя знал, что ты только что вернулся оттуда, из своей «охоты на поезда» для Робби. По-моему, я тебе этого раньше не говорил.
Единственное, что я понял в тот момент — если бы начал оправдывать свое замечание тем, что можно восхищаться красотой, но не питать к ней страсти, ты бы ни за что мне не поверил. Но когда, прогуливаясь по галереям, я показывал тебе экспонаты, которые вызывали у меня восхищение, в тебе заговорило твое действие, ты все понял, и никогда не забуду, как ты повернулся и прошептал: "Спасибо", прежде чем поцеловать меня там, на глазах у публики.
Так что я думаю, что мы оба были правы, и оба ошибались в своих поступках и словах.
Когда мы не вместе, один пуст без другого.
Я люблю тебя,
Стивен
Глава 12
Закусочная
В закусочной внезапно стало тихо, колокольчик над входной дверью звякнул, извещая о новом посетителе. Робби вытянул шею, высматривая кого-то за спиной Стивена. На его лице расплылась широкая улыбка.
— Так и будет...
Стивен обернулся и увидел мисс Эмили. Она стояла в дверях, осматривая толпу, крепко сжимая в руке трость, и взгляд ее был таким же острым, как и язык. Никто не произнес ни единого слова, пока Робби не подскочил и не бросился к двери, чтобы предложить ей помощь.
— Наш стол здесь, мисс Эмили.
— Я вижу, Робби. Перестань суетиться, — сказала она, взяв его под руку и позволив проводить ее к столу. Благородная осанка выдавала в ней прямого потомка свидетелей Гражданской войны (прим.ред.: Гражданская война в США 1861-1865гг.). Тех самых, которые действительно понимали, что именно она означала. И, пусть она не была уроженкой этих мест, все же происхождение делало ее почти особой королевских кровей среди местных кумушек, о чем они слишком хорошо догадывались.
Она с некоторым облегчением присела и, снимая перчатки, принялась изучать Стивена, наблюдая за ним поверх оправы очков в то время, как из-за ее присутствия шум в помещении нарастал. Она слегка усмехнулась, когда подошла официантка, заказала сладкий чай со льдом и взмахом руки отпустила девушку. Стивен сразу же обратил внимание на снисходительную сдержанность ее ответа и холодную уверенность в том, что она безошибочно владела этой комнатой. Дастин описал ее совершенно точно, вспомнил Стивен. Мисс Эмили вовсе не была из числа лебезящих дурочек с Юга, которыми их обычно изображали в кино.