— Моя семейка?
— Она самая.
— Если тебе не нравится моя семья, Лютер, обсуди это с моим отцом.
— Не могу.
— Почему нет?
— Потому что мне нужна эта чертова работа.
— Тогда лучше ступай-ка домой. Надеюсь, утром она у тебя еще будет.
Лютер чуть-чуть отступил назад:
— Как там твой профсоюз?
— Что?
— Твоя мечта о всеобщем рабочем братстве? Как она поживает?
Лицо у Дэнни стало плоское, словно по нему проехались катком.
— Иди домой, Лютер.
Лютер кивнул и пошел.
— Эй! — окликнул его Дэнни.
Лютер оглянулся.
— Зачем ты сюда явился? Чтобы пристыдить белого человека?
Лютер покачал головой и отвернулся.
— Эй! Я задал тебе вопрос.
— Потому что она лучше, чем вся твоя вшивая семейка. — Лютер отвесил поклон, стоя посреди тротуара. — Понял, белый мальчик? Валяй, хватай веревку, вздерни меня, как тут у вас, у янки, принято. Я помру, но хоть буду знать, что помер, говоря правду супротив твоего паршивого вранья. Она лучше всей твоей семейки. — Он ткнул пальцем в Дэнни: — А особенно — лучше тебя.
Губы у Дэнни шевелились.
Лютер шагнул к нему:
— Ну чего? Чего еще?
Дэнни положил ладонь на ручку двери:
— Я сказал, что ты, наверно, прав.
Он вошел в дом, а Лютер остался один на улице, где постепенно темнело, и обтрепанные итальянцы сверлили его своими миндалевидными глазищами, когда проходили мимо.
Он хмыкнул:
— Черт. Хорошенько же я этому говнюку задал! — Он улыбнулся какой-то сердитой старой даме, пытавшейся прошмыгнуть мимо него. — Это ж высший класс, как по-вашему, мэм?
Как только он пришел к Жидро, его позвала Иветта. Он вошел в гостиную, даже не сняв пальто, потому что ее голос звучал просто устрашающе. Но, войдя, он увидал, что Иветта улыбается, точно у нее какая-то невероятная радость.
— Лютер!
— Мэм? — Одной рукой он стал расстегивать пальто.
Она прямо-таки сияла. Исайя зашел в гостиную.
— Добрый вечер, Лютер, — сказал он.
— Добрый вечер, мистер Жидро, сэр.
Исайя слегка улыбнулся каким-то своим мыслям, садясь в кресло.
— Что? — спросил Лютер. — Что такое?
— Для тебя хорошо прошел нынешний год, тысяча девятьсот восемнадцатый? — осведомился Исайя.
Лютер отвел глаза от Иветты, увидел сдержанную улыбку Исайи.
— Н-ну, сэр, если уж на то пошло, год у меня выдался не очень. Малость хлопотный, если уж правду сказать, сэр.
— Что ж, он закончился. — Исайя взглянул на часы, стоящие на каминной полке: десять сорок три. — Почти сутки назад. — Он взглянул на жену: — И не тяни, Иветта. Уже даже мне от этого дурно. — Он посмотрел на Лютера — «ох, женщины, женщины» — и произнес: — Ну-с, дай его нашему мальчику.
Иветта подошла к Лютеру; тот только сейчас заметил, что руки она все время держала за спиной. По телу у нее словно бежала рябь, и улыбка будто ползла вверх по ее лицу.
— Это тебе.
Она наклонилась, поцеловала его в щеку и вложила ему в руку конверт.
Лютер поглядел на конверт: простенький, самый обыкновенный, кремового цвета. В центре он увидел свое имя. Внизу — адрес Жидро. Почерк он узнал: буквы стоят плотно, только вот каким-то образом в них умещаются петельки. Узнал штамп на марке: Талса, шт. Окл. Руки у него затряслись.
Он заглянул Иветте в глаза:
— А ежели это прощание? — Он почувствовал, как губы у него сжались.
— Нет-нет. Она уже с тобой прощалась, сынок. Ты говорил, что она закрыла свое сердце. Но закрытые сердца не пишут мужчинам, которые их любят. Так не бывает.
Лютер кивнул.
— Я наверху прочту, — выдавил из себя он.
Иветта похлопала его по руке:
— Только обещай, что не бросишься вниз.
Лютер засмеялся, звук получился тоненький, словно внутри у него что-то лопнуло.
— Я… я не брошусь, мэм.
Когда он поднимался по лестнице, его вдруг охватил ужас. Иветта ошибается. На свете полно женщин, которые пишут, чтобы сказать «прощай». Он подумывал сунуть письмо в карман и какое-то время не читать. Но он знал, что скорее уж завтра утром проснется белым, чем с нераспечатанным конвертом.
Он вышел на крышу и постоял там, опустив голову. Он не молился. Хотя нет, не то чтобы совсем уж не молился. Он не поднимал голову, он закрыл глаза и позволил омыть себя этому страху, этой жуткой боязни, что он всю жизнь теперь будет без нее.
«Пожалуйста, не делай мне больно, — подумал он, осторожно вскрыл конверт и так же осторожно вытащил письмо. — Пожалуйста, не надо». Он держал листок двумя руками, дожидаясь, чтоб ночной ветерок высушил ему глаза. Потом развернул.