Произнеся это, он огляделся по сторонам с выражением мрачного величия, как человек, напророчивший миру нечто трагическое и в высшей степени безотрадное.
— Пущу себе пулю в лоб! — повторил он. — Вот тогда они задумаются.
Внезапно Джо проникся судьбоносной значимостью момента. С видом распорядителя похоронных торжеств — которого, впрочем, выдала бы слегка заплетающаяся поступь — он прошествовал в другой конец комнаты и, помедлив, выдвинул ящик комода. Бледно-голубая сталь оскалилась на него ледяным блеском. Джо Донори почувствовал, что душа уходят в пятки, закрыл лицо руками и отпрянул. Из глаз его брызнули слезы: столь велико было пережитое унижение и осознание собственного бессилия.
— Боже всемогущий, — прохрипел он, — неужто ты лишил меня смелости вышибить эти дрянные мозги!
Он задрал голову, не чая услышать ответа.
За окном жутко подвывал ночной ветер; он принес отдаленный гул граммофона.
Из этих несвязных звуков сознание Джо постепенно сложило образ салуна «Элита», признанной цитадели порока, насаждающей жанр громогласного общения, беспробудного пьянства и внезапной смерти. И тогда из недр этого сознания, подстегнутая самобичеванием и алкоголем, выпорхнула на поверхность чудовищная, сокрушительная идея. Едва родив эту идею, рассудок Джо Донори мог бы помутиться от ужаса, если бы Не переступил к тому времени уже все пороги отчаяния.
— Слышал я, что Демонюга Дратц сегодня собрался посетить город, — пробормотал он, чувствуя, как на лоб высыпают бисерины холодного пота.
Веселье в «Элите» было в полном разгаре.
Мужчины раскачивались, горланили и подкидывали на руках посетительниц салуна, весьма голосистых дамочек, но все они, и мужчины, и женщины, пьяные или трезвые, держались на почтительном расстоянии от дальнего конца стойки. Там, во всем великолепии томной царственности и неприступного величия, с печатью задумчивости на невысоком челе, стоял несравненный, непобедимый Демонюга Дратц. Настоящий убийца должен быть прежде всего блистательным актером, талантливым лицедеем.
Этот бандит считался в Медном Бассейне чуть ли не живой легендой, хотя и впервые удостоил местное общество своим посещением. Впрочем, если уж говорить о легенде, то таким он слыл по всему Дикому Западу. О подвигах его слагались истории, от которых у слушателей бегали мурашки по коже, и никто из присутствующих, глядя на грозных размеров туловище, на неподвижное, изборожденное свирепыми складками лицо с узкими бойницами глаз, не знающих милости к павшим, на мохнатые бастионы насупленных черных бровей, не посмел бы усомниться в том, что истории эти содержат немалую долю истины.
Местные звезды салуна были все, как один, подавлены и немногословны, в том числе и Грохер Гробер, рудокоп, колоссальных размеров детина, объединивший вокруг себя всех бойцов Медного Бассейна. Он даже попытался, улучив минутку, незаметно и ненавязчиво покинуть заведение; но в то самое мгновение, когда двери салуна, скрипнув, замерли, остановленные его предусмотрительным жестом, а Грохер счел своим полным правом перевести дух, в двух шагах от него возникла из полумрака тщедушная фигурка, и тонкие, на удивление цепкие пальцы исступленной хваткой сдавили ему плечо.
— Донори! — с легким неодобрением покачал головой Грохер. — Я ведь, по-моему, уже говорил тебе сегодня, чтобы ты не совал свое рыло туда, где собираются приличные люди…
— Демонюга Дратц там?! — взвизгнул Донори, не удостоив его вниманием.
От неожиданности Грохер язык едва не проглотил, и потому связная речь далась ему с превеликим трудом.
— Ух!.. Ну… Ну, да, а… а что… то есть… он-то там… а ты чего… это… зачем?
Но Джо уже успел протиснуться к дверям, и Грохер, сжигаемый любопытством узнать, какие общие дела могли связывать самого жалкого труса во всей округе с самым безжалостным убийцей на всем Диком Западе, поспешил зайти следом. Джо уже много месяцев не показывался в «Элите», однако в прошлом столь часто удостаивался нежной грохеровской ласки, что сей достойный муж давно уже заметил безответную кротость коротышки. Теперь же Грохер видел белое, как мел, лицо и ходящие ходуном плечи. Будто в салуне было сто градусов мороза…
В стихии грубой и примитивной, где людьми обуревают буйные, необузданные страсти и стихийные же порывы, нередко возникают неожиданности самого скверного пошиба, и между отъявленными грешниками, обретавшимися в «Элите», своим чередом вспыхивали незапланированные и необъяснимые стычки. Однако с чистой совестью можно утверждать, что ни разу души их не были столь близки к тому, чтобы избавиться от черствого цинизма, как в описываемый нами вечер. Ибо нет в мире человека, которого бы не страшило необъяснимое, и потому все пьяницы, танцоры и шулеры в один миг превратились в ледяные изваяния при звуке малознакомого голоса, который проблеял: