— В тот раз ты была сговорчивее, солнышко, — ладонь Марбаса уже поравнялась с моей грудью, зацепив её, отчего я почувствовала себя совсем странно: адреналин почему-то возбуждал. Внизу живота образовался чувствительный узел, я хотела было встать, чтобы сбежать подальше, но Марбас не позволил.
И только тогда я поняла, что в помещении уже никого, кроме нас двоих, нет. Ассасины то ли, будучи в курсе произошедшего между нами ранее, благоразумно убрались, то ли просто потеряли интерес, потому что жертвенный агнец Эдема был мёртв.
— И маленький трусливый кролик снова угодил в западню, — прошептал он, резко перемещая ладонь на мою шею и ощутимо сжимая её, не давая полноценно вдохнуть. — И ещё одно откровение, Казадор: вид смерти пробуждает желание жить. А желание жить пробуждает кое-что поинтереснее. Правда, солнышко? Уверен, что ты уже прочувствовала это.
Он наклонился и грубо поцеловал меня, не давая толком дышать. Я попыталась было вырваться, но падший был сильнее и мои ногти лишь царапали его кожу, не причиняя особого дискомфорта: льву привычно, что его добыча пытается вырваться. Только когда в глазах потемнело от недостатка кислорода, он ослабил хватку, позволяя сделать судорожный вдох.
С одной стороны, мне не хотелось отдаваться ему на потеху, тем более после того, что сейчас произошло в этом помещении, и в тоже время я чувствовала себя отвратительно грязной, мерзкой, отчего казалось, что только такой же, как я, примет меня и поймёт. А может быть, он заберёт с собой мои грехи. На задворках сознания возник просто ужасающий план саморазрушения.
Следующий поцелуй я ждала, выгнулась ему навстречу, обхватила руками наёмника, застонала, когда он грубо укусил меня за губу, до крови, но это было упоительной болью, от которой всё тело трепетало.
— Сумасшедшая девчонка, — прошипел Марбас, отрываясь от меня, чтобы стянуть с себя рубашку и высвободить из плена одежды меня. Мы оставались на полу, залитом кровью. Перья липли к моему телу, а мне было плевать. Жадно припав к моей груди, лаская так, словно вот-вот собирался меня убить, Марбас спускался вниз. Его измазанные кровью руки пачкали мою и его белоснежную кожу, словно покрывая её пятнами гниения, но это было торжество животных сущностей. — Казадор, ты ненормальная. Тебе прошлого раза мало оказалось? Ещё синяков захотела?
— Заткнись, — прошептала я, выгибаясь от его проникновения языком внутрь. Хотела было добавить ещё что-то, для пущей убедительности, но застонала и вцепилась пальцами в его растрёпанные волосы, умоляя не останавливаться. Ни в коем случае не останавливаться, иначе я попросту погибну. Пытки, которые он устраивает своим пленникам, милосерднее чем то, что произойдёт со мной.
К языку добавились пальцы. Несмотря на всю свою садистскую сущность Марбас явно не хотел делать мне больно, поэтому возбуждал и медленно растягивал. Но это, казалось, тянулось целую вечность, потому что через какое-то время я начала умолять его уже трахнуть меня, а не тянуть кота за причинное место.
— Раз ты на моей территории, Казадор, то будь добра, соблюдай правила, — услышала я его сквозь затуманенное от возбуждения сознание.
Неожиданно для себя я зарычала и в мгновение ока перевернула наёмника на спину, оказавшись сверху.
— Правила поменялись, — прошипела я, хотя пальцы падшего в одно мгновение оказались там же, заставляя меня выгнуться и застонать.
— И попытка к бегству жестоко карается, — отозвался Марбас, улыбаясь и притягивая меня вниз за шею для очередного грубого поцелуя, в этот же самый момент царапая меня внутри, и жадно проглатывая мой болезненный стон. — Советую ещё раз подумать, прежде чем ты выкинешь очередную глупость…
— Ты можешь заткнуться хоть на пятнадцать минут? — снова громко прошептала я, но мой голос был сиплым, мне не хватало воздуха, я задыхалась.
— Нет, — улыбнулся наёмник и тут же охнул, потому что я впилась ногтями ему под рёбра. — Казадор, да ты точно поехала!
— Заткнись, пожалуйста!
По телу прошла дрожь от возбуждения, на грани оргазма. Боль вперемешку с облегчением рождали новое чувство, и я наслаждалась им, отбрасывая все душевные терзания. Забывалась, отдавала их тому, кому невдомёк, что это за ощущения, когда ненавидишь себя за то, как поступил, не находишь себе места от одной лишь мысли, что, возможно, совершил непростительную ошибку.
Завтра мы снова будем сидеть за одним столом и делать вид, что ничего такого не произошло. Мы забудем друг о друге, может быть, ненадолго, а может и навсегда: Марбас насытится моей душой, моим телом, я же выплесну всё то, что так долго копила в себе. Опустошение и глупый способ полной перезагрузки мозга. Всё, что я хочу — это наказания за то, что сделала. И моим судьёй будет тот, кто однажды, возможно, убьёт меня по настоящему.
Марбас не даёт мне шанса сбежать, воплощая угрозу Гера, хватает за руки и стягивает их одним из кожаных ремней, после чего грубо, без нежностей, дёргает вверх. Я продолжаю сидеть, потому что он мне позволил, но теперь я полностью открыта своему мучителю. Я не сопротивляюсь, потому что он не отпустит меня — мы зашли слишком далеко, чтобы сбежать, списав всё на глупую шутку.
Ладони падшего скользят по моей коже. На фоне сырого воздуха подземелий они кажутся обжигающе горячими, и я наслаждаюсь прикосновениями, понимая, что потом они вряд ли будут такими же осторожными, как и сейчас.
— Сумасшедшая, — шёпотом повторяет Марбас, сжимая моё лицо и заставляя приоткрыть рот, впустить его язык. Хозяйский поцелуй, лишённый нежности. Пальцы грубо сжимают сосок и я вскрикиваю то ли от неожиданности, то ли от боли. Наёмник с жадностью проглатывает изданный мною звук, отрываясь от моих уже порядком истерзанных губ. Запястья болят: на них наверняка уже расцвели багровые синяки. Но Марбасу этого мало, и я, доверительно закрыв глаза, ощущаю его поцелуи на своей шее, ключицах, груди. Изредка он прикусывает меня, заставляя дрожать всем телом.
В то же время его пальцы давно во мне и продолжают свои неумолимые движения, добавляя ощущений. Инстинктивно я свожу бёдра, понимая, что мы оба в чужой крови, но наёмника такая ерунда вряд ли остановит. Стоит мне зажаться чуть сильнее негласного предела, как я тут же ощущаю боль куда сильнее: он настойчив и не терпит неподчинения, не говоря при этом ни слова.
— И к чему мы пришли, солнышко? — неожиданно спрашивает он, разбавляя своим голосом тяжёлое дыхание, скрип кожаных ремней над моей головой и тихий перезвон цепей. — Ты понимаешь, в насколько идиотском ты сейчас положении?
Неожиданно, несмотря на своё состояние, я слышу, что его голос изменился. Он был чистым, без тех ломающихся ноток, как обычно. Я открыла глаза, чтобы убедиться, что рядом со мной всё ещё Марбас, а не кто-то другой. Он смотрит на меня, находясь всё так же близко, ловя каждый мой вздох и всхлип.
— М? — интересуется он моим ответом, и тут я понимаю, насколько он на самом деле красив. Я всегда воспринимала Марбаса как взбалмошного ровесника, а его природа лишь отталкивала от попытки понять его лучше, разглядеть. Сейчас же казалось, что последняя деталь этого сложного пазла встала на место: голос, чистый ангельский голос, без режущих слух высоких нот. Теперь наёмник выглядел иначе, ощущался иначе. Пусть он всё ещё в этом теле, но я словно увидела его ядро и прикоснулась к нему на мгновение. — Солнышко, ты отдаешь себе отчет в происходящем? Мне перечислить варианты, что я могу с тобой сейчас сделать, чтобы ты перестала страдать хуйнёй и попросила меня остановиться?