В танцовщице Мод не было и тени прежней Мадлены, которая посещала сомнительные курсы стенографии; что в этой элегантной и притягательной особе нельзя было узнать скромную обитательницу четвертого этажа, мне кажется, не стоит и говорить. Все большие артистки, танцовщицы и куртизанки происходят с четвертого этажа и, если посмотреть под микроскопом их прошлое, то мы увидим, что физически они поддерживали свой организм разными салатами, а нравственно романами Понсон дю Терайля; для того же, чтобы тело отвечало любовным запросам принцев и монархов, делались всевозможные втирание, ванны и массажи. Как в каждом кухонном мальчике пивной сидит будущий владелец «Гранд-Отеля», так в каждой обитательнице четвертого этажа, которая выращивает шалфей и меняет каждый день воду канарейкам, находится красавица Отеро или Клео де Мерод.
Тито был настолько деликатен, что ничего не спросил об ее родителях. Он помнил хорошо величественную фигуру мамаши, которая читала ему наставление о нравственности, и папашу, который считал на «скуди» и «маренги» и манипулировал часами, как шпагой, когда дочь его приходила с опозданием на пять минут.
Помнил он также и дом, бедный, но честный, украшенный всевозможными предметами, выигранными на благотворительных лотереях, которые переходят из дома в дом, пока не попадут в семью, подобную семье Мадлены, где и остаются. Но, когда Мадлена превращается в Мод, вещи эти снова попадают на лотерею.
Ни Тито, ни Мод не могли отделаться от воспоминаний, и потому она оставалась для него почти той же наивной и смешной девушкой, которую он увидел два года тому назад на балконе небольшого дома в глухой Италии.
Ныне эта женщина носила лайковые перчатки, выговаривала труднопроизносимые слова, вроде идиосинкразия, материализация, конкубинизм, и делала ударение совершенно произвольно.
Мод смеялась над Мадленой, как над какой-то давно позабытой подругой. Ее прошлое, о котором можно было говорить, начиналось с того дня… одним словом, с того раза…
— Случилось, — объясняла она Тито, пока горничная распаковывала в другой комнате сундуки, — случилось однажды летом, что я была одна дома. Мама сдавала тогда комнату одному банковскому чиновнику. Было очень жарко. Кровь в жилах у меня кипела, все тело горело. Только нас двое было дома; мать могла войти во всякое время, так как у нее был ключ от дверей. Этот юноша стал целовать меня, а затем припер меня к дверям и взял меня… так совершенно просто, как прикалывают бабочку булавкой.
— Но он нравился тебе? Ты любила его?
— Нет, — ответила Мод, рассматривая Вандомскую колонну, которая виднелась из окна. — Нет. Я даже не знала, кто он; он не нравился мне. Но это был мужчина и мог удовлетворить меня. Когда что-нибудь знаешь, то случаются трагедии. Не понимаю, почему. В тот момент — подумай только: август! — мне хотелось близости мужчины. А потом я должна была переносить крики матери, ругательства отца и площадную брань их обоих.
— А этот мужчина?
— Я больше не видела его. Перед тем, как отдаться ему, я отказала двум или трем, которые любили меня.
— Вы всегда так делаете. Отказываете тем, которые вас любят, чтобы отдаться тем, которые не стоят вас.
— Не стоят нас? Это здесь ни при чем! Я отдалась, как и все мы, женщины, не в награду за что либо, не из-за каких-нибудь заслуг, а потому, что чувствуем потребность отдаться…
— Барышня! — раздался голос горничной из другой комнаты. — В большом сундуке…
— Позволишь? — сказала Мод, оставляя Тито.
Оставшись один, Тито смотрел на движение экипажей и пешеходов и думал:
«Какая рассудительная женщина. Как просто, без всяких прикрас она рассказала о том, как случается в первый раз! Было жарко, под руками был мужчина, я находилась в возбужденном состоянии и отдалась, не думая, без всякого притворства…
Иные женщины говорят: это был мерзавец, я ничего не понимала, ничего не знала; он изнасиловал меня…
Или же: он опоил меня. Я уснула. Когда проснулась от глубокого сна…
Или еще так: мать была при смерти: у нас не было средств на лекарство, на доктора, на гроб и я отдалась богатому человеку…
И добавляют: ах, если бы ты знал, как я ненавижу этого человека, как презираю самое себя!..
В то время как эта восхитительная Мод говорит о первом разе, как говорила бы о первом причастии, если об этом стоит говорить. Она не придает никакого значения физическим переживаниям и ничему, что так тесно связано с ним, и о чем так много говорят и кричат поэты, моралисты и судьи всех народов и времен; об этом самом естественном сближении двух тел, которое рассматривается под разным углом зрения, если оно совершено до записи в отделе гражданского состояния, или после него, которое считается честным и благородным, если произойдет в одной постели, и бесчестным, если в другой.