XIV.
Когда Пьетро Ночера вскрывал завещание Тито, при этом присутствовала только Мод, с красными от слез глазами.
Тито ясно написал: «Лишаю себя жизни». И лишил себя жизни из-за нее.
В первый раз в своей жизни Мод почувствовала угрызения совести.
— Если бы я была более верной или делала вид, что верна ему, то…
— Не думайте об этом, — успокаивал ее Ночера. — Угрызения совести самая бесполезная вещь. Лучше идите домой и ложитесь спать. С похоронами я сам все устрою.
Мод поцеловала еще раз лоб Тито, подмазала кармином губы и пошла к себе домой, туда, где она проводила детские годы и где пахло едой.
Из уважения к ее горю отец деликатно спросил, какой костюм лучше всего надеть на похороны.
В доме умершего появились полицейский врач и священник; врач сейчас же ушел, а священник оставался с полчаса.
— Мой бедный друг был атеистом, — заявил Ночера.
— Нет никакой необходимости, чтобы покойный был верующим, — объяснил священник. — Довольно, чтобы верующими были оставшиеся.
Начались длинные подсчеты на священников, певчих, свечи, ковры и т. д.
После священника началась та же история с похоронной процессией, гробовщиком и музыкантами. Наконец принесли гроб. Ночера извлек желтую пижаму и облачил покойного согласно его желанию.
Траурная процессия двинулась: музыканты, монахи и монахини, духовенство, а затем гроб. За гробом Мод, Ночера, отец Мод в пальто покойного, которое было точно на него сшито, и масса мужчин и женщин, которых Ночера никогда и не видел.
Не обошлось без обычных в таких случаях толков и пересудов: говорили о покойном и о Мод, судачили о причинах смерти и приписывали ее о Мод, кто какой-то катастрофе, а кто и тому, и другому. Истины во всем этом было столько же, сколько и в диагнозе обоих врачей…
По окончании печальной церемонии Ночера проводил Мод до дому, открыл ей калитку и дал на выбор одну из урн с пеплом покойного.
— Все равно, — сказала она — и взяла первую попавшуюся.
Редко случается, чтобы наследство делилось так мирно.
Какой жалкой показалась Мод ее квартира, после того, как она привыкла к большим гостиницам и шикарным виллам современных крезов.
Только несколько недель, как она вернулась в Турин после своего последнего выступления в Сенегалии, чтобы удалиться от жизни и запереться в той бедной комнате, где она провела свою юность.
Тут она нашла старые открытки, пожелтевшие тетради, коробочки из-под конфет, старые ленточки. В памяти ее воскресли старые воспоминания: место, на котором Тито впервые поцеловал ее; обстановка, при которой произошло ее «падение» с человеком, о котором она почти ничего и не знала.
Ей показалось даже приятным запереться навсегда в этой комнате и жить и умереть среди воспоминаний. Тут она хотела остаться со своими угрызениями совести, что не была Тито верной или не дала ему иллюзии верности. Но теперь она посвятит себя памяти о нем: Тито должен был быть последним, как он и хотел.
Тяжелой утратой для нее был отъезд Пьерины, которая получила бессрочный отпуск.
По комнате были расставлены сундуки с билетиками разных гостиниц и пароходов.
На столик, который должен был заменять письменный стол, она поставила карточку Тито и урну с его пеплом.
Этот серый порошок был Тито. Нога? Голова и рука? Два ребра и шея? Как знать, какие части пришлись на ее долю при дележе!
— Среди этих воспоминаний, — думала она, — я могу приготовиться к смерти.
Будучи в Париже, Пьетро Ночера не имел ни разу случая присмотреться ближе к Мод: если бы он увидел ее там среди настоящих парижанок, она показалась бы ему бедной провинциалкой.
Но, когда увидел ее в Турине, сразу заметил ту притягательную силу, которой обладают женщины, повидавшие свет. Преданность ее покойному тронула его: отсюда недалеко и до других чувств.
Однажды утром — три дня спустя после похорон — Мадлена пила утренний кофе у себя на балконе, когда ей подали письмо. Она быстро прочла его и написала карандашом на первом попавшемся под руки куске бумаги:
«Дорогой Ночера. Вы не любите меня. Вам только так кажется. Не пишите мне больше так, как сегодня. Никогда не буду ни вашей, ни кого-либо другого! Тито должен остаться последним».
Через день ей передали новое письмо от Ночера, который высказывал желание расцеловать ее прекрасное тело.
Она подошла к зеркалу, которое отражало ее всю, и ответила: