Всего с избытком и надолго.
В глубине оврага, на огороженных перфорированным железом тесных участках, в три погибели роются темные, бесполые люди, вызывающие в памяти слово “смерды”. Они похожи на золотоискателей, роют, роют и роют. Читать повесть так же неудобно, как писать. Я прикуриваю одну сигарету от другой, меняю позы, то сажусь на пятки, то по-турецки, то на корточки, то полуложусь, но, как ни устраивайся, на склоне оврага долго не усидишь. Зато, я чувствую, чтение попадает в слушателей.
Художник наклоняется ко мне и говорит на ухо:
– Мне нравится, что у неё сломана нога.
– ?
– Её всегда застанешь дома, не то что других.
Девушка спрашивает, как моя фамилия.
– Хафизов, – отвечаю я.
– Стало быть, это про вас?
– Про Хафизова. Не Иванов же его называть.
Она соображает.
– Вы кто по национальности?
– Частично татарин, – отвечаю я.
– Держи пять, – она пожимает мне руку своей бодрой ручкой. – Я тоже родилась в Казани.
– Я там не бывал, – говорю я.
– И у меня много друзей татар.
– У меня ни одного.
Она продолжает интересоваться содержанием услышанного.
– А это что у вас, сатира?
– Сатира? – удивляюсь я.
– И против кого она направлена?
Я задумываюсь и отвечаю:
– Она направлена против Луны. Это сатира на Луну.
Её зовут Маша. У неё гладко, туго собранные русые волосы, светлые окаянные глаза и толстые губы; как будто и не красивая, но где-то рядом – весенний сквозняк любви. Вокруг меня кружит бархатная бабочка кофейного цвета в крапинку. Я далеко не цветок, но последнее время на меня почему-то часто слетаются бабочки. Бабочка садится мне на рукав. Я отпиваю вино мелкими глотками.
Потом мы переносимся в заводское общежитие, где также живут артисты. В гулком фойе – целый парк детских колясок, катается мальчик на пластмассовом велосипедике, сразу видно, что артисты даром время не теряют. Маша куда-то исчезает, зато появляются другие коренастые травестишки в спортивных штанах. Они жарят мясо на общей кухне, накрывают на стол, достают стопу потертых пластинок пятнадцатилетней давности.
Почему-то мне мерещится, что Маша ждёт меня в коридоре, я долго торчу перед дверью, а когда возвращаюсь, в комнате уже находится какая-то напуганная семья, нет ни стола, ни проигрывателя, ни моих друзей. Я заблудился.
Перед входом в общежитие незнакомый парень взволнованно рассказывает мне, что он жених Маши. Он только что вернулся из армии, а она не дождалась. Он что-то пытается выяснить насчет Маши и художника, Маши и меня, себя и Маши, называет меня “зёмой” и держит за рукав, пока из общежития не выходит вахтерша. Чтобы отделаться от жениха, я увязываюсь за вахтершей и чуть не силком выхватываю из её руки тяжёлую сумку с продуктами.
Нам по пути. Я донимаю вахтершу прибаутками и выясняю, что сексом в их время не занимались – всё больше трудом.
– И всё-таки, сколько партнеров у вас было до свадьбы? – допытываюсь я.
– Иди ты в пизду, – спокойно отвечает вахтерша и толкает меня в плечо.
Господи Боже мой, до чего же хорошо просто жить, дышать и шагать по улице рядом с незнакомой бабкой! И неужели я мог быть уже мертвым. Или быть мёртвым много лет. Или не родиться вовсе.
– А после свадьбы? – интересуюсь я. – Сколько партнеров у вас было после свадьбы?
Меня посылают всё туда же, и я иду по назначению. О лучшем месте я и не мечтал.
Тула "Наша улица" 2000, No 12