В самом деле, почему бы и нет?
Эта страна, соединённая пуповиной гор с моим отечеством, представляла собой благодатную почву для всяких бактерий. Просто вселенская чашка Петри! Военный нейтралитет позволил ей благоденствовать — и покрыться жирной корочкой нечистот. После разгрома Вольфшанце, последнего прибежища нашего несчастливого кайзера, плотина рухнула и весь клокочущий гной хлынул через границу. Разбитые полковники с остатком воинской чести, обосравшиеся политики, хиви, свистуны и предатели всех мастей, проститутки и абортмахеры, маклеры-шмуклеры, «ангелы смерти» в халатах, запятнанных кровью еврейских младенцев…
Где удобней всего спрятать песчинку?
В пустыне.
Коготок увяз — всей птичке пропасть.
Сказав «Ja!» толерантности, местные власти попали между молотом и наковальней.
Я сочувствовал Гиршелю, но предпринятое им расследование смахивало на попытку просеять муку через промышленный грохот.
Кстати, насчёт грохота…
Не доезжая до поворота на Вильдорф, я взял правее и аккуратно съехал в кусты.
«Рапид» чихнул и замолк. Если я правильно запомнил местоположение фургонов, дальше следовало красться на цыпочках.
— Обожди здесь, дружок!
Мокрая земля студенила подошвы. Кураж исчез, и нервная горячка, терзавшая меня с утра, наконец улеглась, придавленная влажной, шепчущей темнотой. Ночь ещё не наступила, я видел стволы деревьев и просинь между ними.
Идти под уклон было легко, несмотря на коряги, прикрытые слежавшимся дерном как маскировочным халатом. Ветер донёс запах гари. Похоже, я угадал. Гости решили обосноваться в Херфенфилгеровой долине, огородив стоянку своими машинами. Их чёрные, громоздкие очертания напоминали круп огромных животных, выведенных на водопой.
Три. Я насчитал три фургона, но ещё один стоял на самом повороте, снаряженный горючими жидкостями и готовый к отъезду.
Что ж, начнём с малого.
Ганс и Грета в выходной
Пляшут танец заводной.
Под весёлый перетоп
Сердце пустится в галоп…[1]
Берндтов подарок вошёл в боковину колеса легко, как в масло. Отменный штык-нож! Резать им глотки, наверное, истинное удовольствие.
Вот так.
И ещё немного!..
Спустя девять покрышек, я ощутил резкий дефицит йо-хо-хо.
Руку ломило. Суставы одеревенели, и при резком движении по предплечью пробегали мурашки. Стопы тоже болели и ныли: я качался на кончиках пальцев, опасаясь хрустнуть веткой, а дым забивался в ноздри и ел глаза.
Голоса гудели совсем рядом — низкие, хриплые:
— Hee, ja, de earste kear, shit haw’n gewichst! Hoe fynst dit leuk?
— Echt net. En Praachel?
— Ah… Kondoom! [2]
Разговор вёлся не на транслингве, но я многое понимал. И усердно вслушивался, всё глубже проникаясь сюрреализмом, пока не понял, что парни у костра беседовали на языке моей родины — Истинном Языке — коверкая его своим грубым фризским диалектом:
— Jo soene him hawwe dronken.
— Krekt!
— Na, ja! [3]
Дежавю.
Кажется, так это называется?
Почти три года назад я точно так же корячился в сумерках, ловя обрывки чужих разговоров. Ничем хорошим это не кончилось. Удар в бубен — банг! — и я приобрёл стойкую ненависть к футболу. Но, по крайней мере, многое прояснилось. Для арабов и прочих тюрков эти автолюбители слишком вольно обращались со словом «Kondoom».
Ладно, ещё три колеса и…
Нога провалилась в ямку, и одновременно с этим раздался громкий треск — видимо, я наступил на сук.
— Wa is dêr? [4]
Вот чёрт!
Точно вспугнутые птицы, тени порхнули ввысь.
Я шарахнулся в куст. Терновник или шиповник? — колючки вспороли куртку, а злая ветка, изловчившись, хлестнула по шее. Очевидно, сегодня был не мой день. Не мой вечер. Не мой календарь и глобус.
— Links![5]
А тут и переводить не надо.
Первый выступил из-за фургона и наткнулся на мой кулак. В сомнительных случаях лучше нападать первым, второго шанса может и не представиться. Адреналин превратил руку в чугунный поршень. Издав сдавленный звук, человек согнулся и ткнулся в дверцу, очевидно, потеряв управление. Я подался назад и едва не сшиб второго — он выскочил с другой стороны и подслеповато мотал головой.
Ах же чёрт! Чёрт!
Тонкий луч фонарика прорезал темноту.
— Ik sjoch him! — торжествующе заорал один из преследователей, что на их ублюдском языке означало: «Я его вижу!» И сразу три фонарика упёрлись мне в глаз, пупок и печень.
В кино такие сцены выглядят довольно зрелищно. Удовольствие получают все, кроме главных актёров. Адреналиновый коктейль ещё кипел в моих жилах, поэтому я кинематографично вмазал наугад — и попал, развернулся на ноге и буквально выломился вместе с кустом на открытое место, где горел костёр, вповалку лежали брёвна и брезентовые мешки, живописно раскинулась тренога, увешанная носками, как майское дерево, а у распахнутой настежь палатки застыл в полуприседе звероватый детина с черпаком.