Стоп машина! Задний ход!
Но я раздумывал слишком долго.
Подоспевший грузовой поезд со свистом врезал мне между глаз, стирая звёзды, закружившиеся в аритмичной, мерцательной свистопляске перед тем, как обрушиться в пропасть — бездонную пропасть, за которой ничего не было…
_________________________________________
[1] Строфа из песни «O, du schöner Westerwald!». Здесь и далее вольный перевод отрывков немецких народных песен.
[2] «Слышь, да, первый же тайм говнюки сдрочили! Это тебе как? — Да никак. А Прагель? — Ваще гондон!» (искаж. фриз.)
[3] «Ты б ему напихал. — Точно! — Ну да!» (искаж. фриз.)
[4] «Кто здесь?» (искаж. фриз.)
[5] «Слева!» (нем.)
Глава 13. «Alte Liebe…»
Над головой опять висела луна.
Оно вела себя очень беспокойно — то приближалась, то отдалялась, играла боками. Просто чертовка. Лживая небесная тварь! И два космических спутника ей под стать светили своими прожекторами, пока я не мотнул головой, выплюнув:
— Кха!
Спутники отступили.
Их следовало прогнать.
Но чем?
Мои руки лежали отдельно, хотя на вид были, вроде бы, соединены с телом. Само же тело ощущалось упакованным в гипсовый панцирь. Тот же, кто был причастен к этому варварству, недвижно сидел напротив, уперев руки в колени, и всматривался в меня, как в зеркало.
Что он желал найти? Масонский знак? Орден боевой славы? Ноющий зуд подсказывал, что вывеска просто пестрит орденами — большими и малыми.
А также медалями. Всех цветов и размеров.
Но чуть пляске перебой,
Разгорится мордобой,
Нет под глазом фонаря —
Вечер зря, и танец зря!
— Чё он делает? — недоуменно проскрипел кто-то.
— Поёт, — хладнокровно ответил сидящий. — Это же Эрих. Наш славный парень.
Он подвинулся ближе и нагнулся, прищурив глаза. Пристальный взгляд встретился с моим и вызвал реакцию сродни вялому замыканию в абсолютном вакууме.
— Узнал?
— Na, ja, — протянул я, испытывая желание добавить: «Kondoom!»
Он усмехнулся.
Такой же раздражающе резкий, каким я его помнил.
И вместе с тем, не такой. Два года тюрьмы содрали щенячий пушок, вытесав из подростка мужчину. Куда подевался прежний юнец? Теперь это был вполне сформировавшийся волк с цепкой звериной хваткой, развитой челюстной системой и грудными мышцами, способными амортизировать летящий кулак.
Полли!
Киноплёнка памяти сохранила его частично: вот он в момент суда — бледный, ещё не оправившийся после ранения, вот (сдвиг обратно!) наотмашь бьёт меня по щеке за какую-то дерзость, сказанную главарю «Ультрас», Дитриху Трассе. Вытащив Полли из мясорубки под Линдсбергом, я передал его местной пенитенциарной системе, припаявшей ему пять лет и отправившей сажать брюкву в исправительную колонию «Родельхоф», но, очевидно, что-то пошло не так.
Судьба, как говорится, играет на трубе.
— Удивлён? — Полли опять белозубо усмехнулся, по-волчьи лязгнув зубами. — Думал, я всё ещё гнию в «Чёртовой яме»?
— Куда уж. Думал, ты стал Господом Богом.
— Почти.
— Тогда открой секрет бессмертия и развяжи мне руки.
— Много хочешь, — медленно произнёс он.
Пауза, повисшая после этих слов, позволила мне оглядеться.
Интерьер, прямо сказать, не радовал глаз. Нюх он тоже не радовал: от штормовок и тряпок, грудой наваленных на дощатом полу, приванивало застарелым потом. Судя по всему, мы находились в домике лесника. Заброшенном — лесник был отозван в Бюлль ещё весной и так и не вернулся обратно. Массивный дубовый стол у стены поражал разнообразием пустых стеклянных бутылок. Стол, два стула и самодельный шкафчик-стеллаж, выкрашенный побелкой, — вот и вся меблировка.
Меня прислонили к двери, снятой с петель. Видимо, эту дверь притащили с улицы, раньше она защищала курятник, о чём свидетельствовали белесые следы птичьего помёта.
Польмахер развалился на стуле, широко расставив ноги. Сзади его переминался прыщеватый тип в лыжной кофте. Адъютант или телохранитель? Ещё один стоял у окна, настолько грязного, что даже свет проникал сквозь него с мучительной задержкой.
Упадок и свинство. Очевидно, здесь жили по принципу: «Накройся всё дырявой шляпой». Или как это будет по-фризски?