— Амнистия, — сказал Полли.
В его устах это прозвучало как ругательство.
— Они решили, что я исправился. Выборные хорьки! Решили, что я перековался и стал добропорядочным членом общества.
— Экие дурни!
— Ты б меня не выпустил, так?
— Ни в жизнь.
— А теперь я тебя нашёл.
Его застывшие губы сложились в улыбку-укус.
— Всё же нашёл. Теперь я сам буду тебя судить. И что ты думаешь? Как тебе такой расклад, Эрих?
Я промолчал.
Время шло.
Ночь катила свои могучие волны, а я валялся в углу ринга в полосатых трусах, пока возмужавший ангел мщения вострил клыки и перья, готовясь вынести мне приговор.
— Боишься, Эрих?
— Ещё бы, — отозвался я. — Хайль. Твоё здоровье!
Его лицо окаменело.
— Ты убил Дитриха. Доволен собой?
— Плачу от счастья.
По крайней мере, он больше не называл меня «старичок». И то хлеб.
Полузакрыв глаза, я следил за трепетанием мотылька на ресницах. В ушибленной черепной коробке гулял ветер. Сквозняк. Матти не получит своего воздушного змея. Я был готов платить по счетам, но не ожидал, что прошлое атакует с обеих правых.
В сторожку вошли ещё четверо и расселись у стен на корточках, в позе терпеливого ожидания. Первым всегда кусает вожак.
— Эрих!
— Да?
— Жалеешь о чём?
Забавно, Гиршель задал бы мне тот же вопрос. Но он не имеет смысла. Бог поместил нам глаза спереди, а не сзади, и туда же привинтил руки. Позади ничего нет. Только дыра, из которой вываливаются дерьмовые неожиданности, вроде этой.
Единственное, о чём я жалел, так это о том, что обработал не все покрышки. И не вогнал штык-нож в живот одному из этих подонков. Увы! Пожив в банкирской стране, становишься до тошноты законопослушным.
— Вставай! — приказал Полли.
Волчья стая с интересом смотрела, как добыча, корячась, всползает по стеночке. Такие моменты всегда бодрят. Я бы тоже не отказался занять кресло в зрительном зале.
Наконец, усилия увенчались успехом. Я выпрямился, чувствуя лопатками неровности краски. Пластиковая стяжка за что-то зацепилась, и занемевшие пальцы коснулись прохладной железины с острым краем.
— Внимание! — резко сказал Полли.
Он подошёл и положил руку мне на плечо.
В этот момент я понял, что мы сравнялись в росте. Наверняка на сей счёт у фризов имелась своя поговорка. Что-то вроде «маленькие деревья тянутся к солнцу, а большие — к циркулярной пиле». Но если и была, я её не знал.
— Эрих Коллер. Он же Краузе. Старший стрелок добровольческого корпуса «Славные парни Гузена». Награждён чёрным крестом доблести и нагрудным знаком «Ближний бой». Ранен и взят в плен под Фриденсдорфом. Вступил в сотрудничество с национал-предателями Бойзинга, развалил одну из ударных групп «Фольксюгенд» и застрелил лидера молодежного движения «Ультра — Новая сила» унтерштурмфюрера Дитриха Трассе.
Он запнулся. Блеснул на меня зрачком:
— Эрих, я ничего не забыл?
— Забыл.
— Что?
— Похвальный лист за чистописание.
Молчание.
— Ну да, — признал Полли. — Ты нисколько не изменился. Молодец.
Он вздохнул.
И хлестнул меня по щеке.
Из всех возможных увечий пощечина обладает наименьшей летальностью, но переживается довольно болезненно. Я не говорю «больнее всего», потому что пинок в пах, например, обставит любой вывих самолюбия. А паяльная лампа, засунутая в задний проход, произведёт куда более радикальную переоценку ценностей.
И всё же…
— Scheisskerl![1]
Я напряг мускулы и навалился стяжкой на край обломанного засова.
И она лопнула!
Лопнула одновременно со всплеском, окрасившим мир в цвета кровавого бешенства.
Резкий крик Полли захлебнулся — мой кулак вошёл ему под рёбра, пробил дыру и вышел в открытый космос. Хей-хо! Вот так! Кровь толчком била в мышцы, уши, глаза — восхитительно красная. Я раздвоился. Нет, растроился. Взорвался пулемётной очередью, рывком взвинтился под небеса… Удары чужих кувалд шмякали по чужому бесплотному телу. Р-раз, и два, и три…
Потом нога подвернулась, и я оказался на полу.
Завалило.
— Н-м-м, — промычал Полли.
Он скорчился в углу, прижимая к лицу пальцы, перемазанные ярко-алым.
— Говнюк! М-мать твою! Держите его крепко!
Об этом он мог не беспокоиться.
Мои руки, ноги, внутренности — все было прижато к земле. Расплющено об неё. В перспективе потолка я насчитал четыре столкнувшихся бритых головы. Головы пялились вниз, и из носа ближайшей капала юшка.