Я подошёл ближе.
Это были Франкеров Паули, какой-то незнакомый мне парень и один из сыновей Шнаффи — плотный и наглоглазый, с вечно закушенной нижней губой. Все трое были расхлюстаны и укурены вхлам. От их мокрой одежды разило как от пивной бочки.
— Кто тут у нас? — лениво прогнусил один из подростков.
— Это Эрих.
— Кто-кто?
— Краузе. Из мастерской.
— Ух ты ж… А чего он тут делает?
Огонёк сигареты дёрнулся и упал в лужу. Мелкая рябь на воде обещала, что дождь зарядил надолго.
— Я ищу жену, — сказал я. — Афрани Краузе. Вы её не видали?
Паули покачал головой. Стоящий рядом с ним парень осклабился, показав червивые зубы:
— Тю-у, мимо. Дырка, мужик. Никаких пакис. Если б я ей присунул, то наверняка бы заметил, а так уж звиняй, мы никого…
Не сбавляя шага, я приблизился и врезал ему под ложечку. Он охнул и скрючился в три погибели, а потом упал на колени, ловя воздух пересохшим ртом.
— Эй, — тревожно и протестующее начал второй. — Ты чего…
Тратить слов я не стал. Руки действовали сами — молниеносно и точно, я лишь ощутил слабую боль в сбитых костяшках.
— Эрих!
Франкеров Паули пятился и смотрел на меня, как прежде — Матти, застигнутый столбняком. Он даже попытался мне улыбнуться.
— Я не… Эрих… он просто шутил. Мы шутили…
— Зря, — тихо сказал я. В горле словно песок застрял. — Где она?
Он вновь затряс головой:
— Я не знаю, правда! Мы не видели.
— Вы смотрели с крыши. И не видели ничего?
— Ничего. Сему взорвал петарды. Потом мы немножко выпили и Адри сказал, что нужно позвать девчонок. Мы слегка пошумели, а больше ничего не было. И я не видел твою жену, Эрих, а разве должен был?
— Нет. Не должен.
Я взял его за рукав и потащил внутрь здания. Он не сопротивлялся. Чистый домашний мальчик с явной технической жилкой. Знающий как набирать скорость и где тормозить. Работать с его мотоциклом было одно удовольствие.
— Где тут поземельная книга? Или как она называется? Отдел благоустройства? Отдел учета населения?
— Всё тут, — Паули ткнул в белую дверь с неровными потёками краски. — Все документы там. Папа говорит, излишки хранятся в архиве, в подвале. А справа, за железной дверью — сейфы. Индивидуальные ячейки хранения. А документов там нет. Только здесь. Но мы не попадём внутрь. Дверь закрыта, а ключ у сторожа.
— Дай мне нож, — потребовал я.
Поколебавшись, он вынул из кармана лаковый складной нож с рукояткой «под янтарь». Глупая штучка с узким и хлипким лезвием. С выкидным жалом, которое никогда не выкидывается.
Замок поддался на три щелчка. Я повернул выключатель, и свет залил длинную и узкую комнату, заставленную шкафами. Папки-регистраторы теснились в три ряда, от пыли свербило в носу. К чести секретаря и сторожа, всё было аккуратно разложено, каждая бумага знала своё место, и я быстро обнаружил искомое.
Сверился с картой Гегера.
Да, верно.
Но о чём это говорит?
Ни о чём.
Просто кусок земли, арендованный практически сразу после войны. «Кто из жителей отсутствовал в деревне в то время?» — спросил я у фройляйн Кройц. Она вспомнила Гегера и старика Штирера, лечившего язву где-то под Церматтом. Но вопрос следовало задать по-другому: «Кто из жителей и чужаков? Фремдов?» Потому что чужак оставался здесь чужаком и двадцать, и тридцать лет. И его дети считались детьми чужака, и только внуки и правнуки имели шанс стать партнером по яссу какого-нибудь заросшего грязью фермера.
И даже тогда…
Даже тогда их спрятанный глубоко под кожей радар продолжает искать запах знакомой крови, отголоски знакомой речи. Я думаю так. Я, человек без родины, heimatlos, уже два с половиной года думаю так!
Наш поезд едет по кольцевой. Спросите об этом Полли. Перед ним был открыт мир, а он выбрал месть и принёс её, как багаж, в места, где козы скачут по горным кручам. Что это, если не новая физика — тяготение сердца? Поинтересуйтесь у Виннига. Осведомитесь у Дитриха Трассе. Спросите Дарре. Спросите любого, лишенного дома, крестьянина или политика — всё едино, ведь и в политике живёт berserker, знающий, что жизнь — это кровь, а кровь питается соком земли и засыхает, не найдя знакомого вкуса.
Спросите об этом меня.
А если не верите…
Спросите Фолькрата.
А на обратном пути уже совсем рассвело.
Небо играло сине-пятнистой леопардовой кожей. Ветер был зол и кусал за оголенную шею. Золото листьев перемежалось тусклой рассыпчатой хвоей, я опять шёл окольным путём, обследуя те закоулки леса, в которых почти не бывал.