Я заставил себя встретить его немигающий взгляд:
— Тогда ты вернёшься.
— Точно, — сказал он так же замороженно, как и до этого, а спрятанный человек бился и бился под кожей, и я вдруг вспомнил, что настоящее имя Полли — не Полли, а Отто, так значилось в метрике. У меня тоже имелась такая — плотный и серый кусок картона ещё старого образца: линованная пропись и штемпель с орлом, несущим в лапах восхитительно острый солярный крест.
Знак нашей избранности.
В небесах повернули крантик. Ледяная капля спикировала на лоб, и в шум леса вторгся редкий, размеренный стук.
— Жди здесь, — приказал Полли.
Как будто у меня был выбор.
Он встал, резко и по-разбойничьи свистнул, и спустя мгновение поляна опустела.
А ещё через мгновение её накрыла тёмно-сизая, прозрачная пелена.
Начался дождь.
Глава 21. Untergang
Гуттаперчевый итальянец, «Человек-Змей» Энрико Скарлацци умел освобождаться от любых замков за девять с половиной секунд. Максимум десять. Однажды он слегка замешкался, и демонстрационный маятник снёс ему голову под вой и неистовство публики, оставив молодой вдове ужас и боль непоправимой утраты.
Хорошо быть фокусником!
Первая жменя времени прошла абсолютно бездарно. «Drei, zwei, ein… Auf!» Порох подмок, и всё, чего я добился, — так это того, что земля и небо поменялись местами.
Теперь чечётка дождя молотила меня по спине.
— Дерьмо!
Полли был уверен, что я никуда не денусь.
Кажется, он был прав.
Ползучее онемение, захватившее нижнюю половину тела, распространилось выше. Баю-бай, засыпай! Струи ледяной воды стекали за шиворот, просачивались сквозь слой отяжелевшей одежды, облепившей руки и ноги подобно савану. Чертовский холод, скажу я вам. Самое время склеить ласты и разложиться. Самое…
…. время!
Полчаса или час понадобится Полли, чтобы обшарить два места, которые я ему указал. И обнаружить, что там ничего нет. По крайней мере, ничего, заслуживающего внимания. Я не знал точно, но был уверен: если камень действительно существовал, то он лежал где-то ещё, в потайном месте, скорее всего, поблизости, возможно, в коровнике, или в одной из дренажных канавок, или на школьном дворе, или…
Да где угодно!
Можно рыться до посинения и все равно угодить пальцем в небо. В молоко. «Тупое мазло, — натужно кряхтел Вугемюллер, от него разило потом и чесноком. — Свинская собака, разлёгся как вонючий матрац. Эй, кто-нибудь, приведите его в чувство! Шевелись же, квашня, ну…»
Вставай, Эрих! Подъём!
— Говно…
Руки подломились. Земля кружилась и вздыхала, задыхалась в агонии плеска и колючего мельтешения. Между ресницами набился песок. Откуда здесь песок? Повернув голову, я увидел скорченный труп, вцепившийся в землю одной рукой, тоже мокрой и побелевшей. Дождь заливал рот и глазные впадины, щеку, лоснившуюся пурпурно-черной полосой ожога.
Это был Фолькрат.
— Кунц? — тихо позвал я.
Тусклый глаз — речной голыш — блестел мёртво и снуло, но труп дернулся. Определённо!
Пыхтя как землеройка, я уперся локтями и перекатил зад. Такое чувство, что я двигал прицеп, груженный кирпичом.
— Людвиг?
Этот единственный глаз среди травинок меня нервировал. Аптекарь был жив, он следил за моим приближением, но не двигался с места.
Спустя пару рывков, я понял, почему.
Гулко свистел ветер.
Дробные капли молотили по лбу и носу, скатывались за пазуху, леденя и без того занемевший кусок мяса, именуемый туловищем. Поднявшись на локтях, я прищурился, смаргивая воду с ресниц. Дотянулся и отвернул полу шерстяной кофты.
Verdammte Scheiße!
Полли оказался прав: Хайни переборщил.
Острие заточки вошло в бок под углом — и застряло в кишках. Пробило их насквозь. «Грязная рана», как выразился бы полковой эскулап. Поганый диагноз — и дерьмовый прогноз. Лунки ногтей вцепившейся в рукоять руки Фолькрата, уже начали синеть, но зрачки дёрнулись, когда я провел ладонью перед лицом.
— Агх…
— Угхум…
Перекличка реликтов. Мысли и звуки путались, и часть их осталась внутри, смешавшись с тепловатой слизью, забившей гортань.
Хруст. Плеск.
Смежив веки, я прислушивался к земле, к хрипам, взламывающим земную поверхность, и вспоминал девчёшек, пока серое, невнятное облако балансировало, брезжило на самой границе сна и яви. Хорошо бы уснуть. Голова тяжёлая как снаряд. И это вьющееся, огромное, словно пасть, не даёт покоя — кружится, утаскивает, затягивает…
Фолькрат что-то произнёс. «Пф-ф», — радужный пузырь лопнул в луже. Потом. Всё потом. Но он не отставал. Бубнил как сволочь, страдальчески шевеля губами, повторяя одно и то же: «кр-рман, кр-х, крман…».