Я окликнул его.
Подручный — тощий типок в спортивной кофте — прищурившись, палит мне в плечо, — второй раз, что же за совпадение! — а Полли застыл, приоткрыв рот, и странное выражение на его лице напоминает погружение в воду.
Он не пробует заслониться, просто торчит, как столб, объятый безжалостным заревом. Напарник предостерегающе гаркнул, и тут со всех сторон, как шахматные фигуры в кордебалете, выходят: крестьяне с фирменной утварью из сундуков брата и свата — мощные топоры, охотничьи ружья-коротыши по прозвищу «раз в год и палка стреляет», литые ножи, вилы, серпы, и колья, которыми подпирают ограду; c другой стороны — молодые и крепкие парни в городских костюмах с наклейками в виде утят и мышат, лакированных что твой негр. А с третьей — форменные, с пластиковым скафандром на голове.
— Стоять! Ни с места! — прогремел рупорный голос.
Защёлкали выстрелы.
Полли упал.
Одним прыжком я подскочил к нему и перевернул, глядя в тускнеющие глаза.
— Оно того стоило, идиот? Точно — стоило?
Вокруг мечутся люди. Рупор выплёвывает: «Стоять! На землю! Руки за голову!». Кто-то даёт автоматную очередь поверх голов.
Я вижу, как из проулка вылетает, визжа резиной, чёрный фургон — единственный уцелевший после обработки покрышек: за рулём — совсем мальчуган, вчерашний школьник, он сбит с толку и ошарашен, и я ору:
— Эй! Ты! Kondo-om! Он жив!
Вдвоём с подручным они втаскивают Полли в салон. Пули щёлкают о борта. Левая рука наливается тяжестью, я падаю ничком и скатываюсь в канаву, глядя, как исчезает машина.
В коридорах администрации — тишь и покой.
Затмение осталось снаружи.
Вой полицейских сирен поглощён пыльными стёклами. Складки бархатных штор совсем засалились. Материя ветхая, как и всё в этом здании — община неохотно скидывается на прихоти депутатов парламента — махинаторов от кантональной кормушки.
В одном из канцелярских ящиков я обнаружил зажигалку. А также йод и нестерильный бинт. Свечи «Гливен-про» от геморроя. Мило. Раненое плечо подкравливает, но обошлось — крупные сосуды целы, мякоть пробита чисто — вот уж и впрямь дурацкое счастье!
Белая дверь с потёками краски болталась на одной петле. Вторая дверь, железная, была распахнута настежь. Беглый взгляд позволил мне оценить всю степень разрухи: Полли искал и не нашёл.
Ну ещё бы!
Прихрамывая, я спустился по узенькой лестнице. Из связки ключей, захваченных в кабинете, подошёл круглый, с бороздкой. Дверь с табличкой «Архив» отворилась без скрипа, явив взгляду забитые газетами стеллажи и сейфовый шкаф, состоящий из множества почтовых ящиков.
Нужный ящик располагается в среднем ряду. «Губермас». Банкир прячет золото в банке, ныряльщик — на морском дне, а Фолькрат перелез в шкуру одной из своих прежних жертв и использовал скорлупку другой. Я могу лишь догадываться, как умер бывший хозяин участка.
Как насчет стаканчика крепкого чая?
Ключ от ячейки — в щели под третьей стеллажной полкой. Кунц не соврал. Засунув руку в занозистое углубление, я извлёк холщовый мешочек, несколько увесистых денежных пачек и то, ради чего пришёл — записную книжку в обложке из телячьей кожи.
Но сначала — «Клио».
Я осторожно провёл подушечкой пальца по тонким, ребристым граням. Каменное сердечко. В дроблении света угадывалась закономерность.
Красивая безделушка.
И всё же недостаточно ценная — по сравнению с человеческой жизнью. На мой вкус. Хотя многие так не считают. Йен будет счастлив, если мне удастся передать камень в консульство. Главное — не посеять его по дороге. Всё равно не взойдёт.
Однако есть что-то ещё…
То, что Кунц завещал мне. И это не деньги, не чеки, не драгоценности. Не выломанные щипцами зубы. То, за чем долго и безуспешно охотился Гиршель — и то, о чём он мне не сказал.
«Untergang»!
Ровные, исписанные бисерной вязью строки. Маршрутные схемы. Контакты. Пароли и явки. И адреса — избранных крыс, беглецов, изгнанников, запятнавших себя преступлением по мерке тех, кто получил право и возможность судить.
Во многом я был с ними согласен. Да, но…
Но…
«Heimatlos», — сказал Фолькрат. Это неправда. Наше сердце где-то вдали, но не нужно носить ледерхозе, чтобы чувствовать связь с местом, где ты родился. Эта инерция подобна магнитной стрелке, тянущей мысли и взгляд неизменно на север.
Кипа пожелтевших листов. За эту тетрадку три разведки мира готовы отдать приличное состояние. Друзья и родные людей, замученных в бетонных могилах, скажут спасибо — и вырвут из рук цепочку следов, чтобы однажды утром господин Шиви, открыв глаза и нашарив дрожащими пальцами вставную челюсть, обнаружил у своего изголовья патриарха из Центра Фридмана, который скажет ему: «Добрый день, Фриц. Узнаёшь меня?»