— Уй! — выразился я, когда присохшая ткань оторвалась от тела с изрядным куском моей кожи.
Фройляйн Кройц нервно сглотнула:
— Простите!
— Умг…
— Вы в порядке?
— М-мх!
— Что?
— Soso lala, — перевёл Траудгельд.
Определённо, традиции передавались как насморк.
Шиндерасса-бум. Солнце ещё сияло, но краски неба имели нормальный оттенок. Ветер доносил знакомые звуки и запахи: одиночные крики и треск, горько-приторный аромат барбекю. Прощай, мастерская! Если пламя перекинется дальше, то нам достанется ведро обгорелой картошки. Экспериментальная порция — каждый клубень в полтора франка.
— Что там происходит? — требовательно спросил Траудгельд. — Что за пальба? Власти решили, наконец, почесаться?
— Боюсь, я там кой-что расчесал.
— Тебе нужно прилечь, парень. И придавить подушку.
— Да уж, я бы прилёг…
Но метеоцентр обещает осадки. В последнее время в этих лесах стало слишком людно. Разномастная шваль, привлечённая Хартлебом, шарашилась теперь по оврагам, а группа зачистки баловалась игрой в «Откройте, полиция!» Самое умное в такой ситуации — затаиться и не отсвечивать. По крайней мере, пока идёт сбор урожая.
— Мы вернемся домой? — спросил Матти.
Франхен обняла его с одной стороны, а учительница — с другой. От этой скульптурной группы веяло библейским отчаянием.
Обязательно, — сказал я. — Но не сейчас.
— А куда сейчас?
В самом деле — куда?
Я обвёл взглядом мое бедное разбитое войско и вдруг понял, что один из нас знает ответ. Расплывшиеся из-за очковых линз близорукие глаза фройляйн Кройц сияли как ночные фиалки.
— Ну… Когда что-то не так, я иду в церковь, — пролепетала она, заливаясь краской. — То есть я не настаиваю… просто… Я иду туда, когда плохо… И всегда обретаю там помощь. Отдохновение от своих бед. Понимаете, господин Краузе? Я нахожу там веру и сопричастие, всё, что нужно в наши смутные времена. Луч надежды — Живое Слово Творца. И покой. О, конечно, покой!
Она вся зарделась и нуждалась в поддержке.
И я опять не подвёл.
— Здорово, — сказал я. — А еда там есть?
За год жизни в деревне кирха Альпингхен напоминала о себе только тяжким басовым звоном по воскресным дням и сухим, словно горохом рассыпанным боем — по будням. Она была построена чуть-чуть на отшибе, и её угрюмые стены успели расцветиться мхом, мало-помалу подтачивающим древесный фундамент.
Пастор вышел навстречу — видимо, следил за тропинкой, привлечённый шумом и запахом гари. Его розовое, в юношеских угрях лицо было исполнено жгучего любопытства. Которое, впрочем, поблекло при виде нашей живописной компании.
— У вас на плече кровь! — воскликнул он вместо приветствия. — Вы попали в аварию?
— Крокодил укусил.
— В трёх местах?
— Тренировался.
Подоспевшая фройляйн Кройц перевела огонь на себя. Я дёрнул на себя церковную дверь и вошёл в полутьму, пахнущую густо и странно — неужели ладаном? Ряды скамеек, пустая кафедра, темный образ Спасителя… По воскресным дням крестьяне добирались сюда и пристраивали натруженные зады. Вот здесь сидел Вилле Хохгрейзер — от вытертой набело доски исходил крепкий душок махорки. Свет, проникающий в узкие окна, дробился в расписном витраже: женщина прижимала к груди младенца, везде дети и женщины, хрупкое цветное стекло…
Одна из фресок зацепила блуждающий взгляд: снова женщина и стоящий перед ней человек или, может быть, ангел — белый плащ или крылья, в руках что-то вроде копья. Даже ангелы не расстаются с оружием. Надо бы забрать у Траудгельда винтовку. Ничего ещё не закончилось, и мало ли кто решит сунуться в укромное место…
— Это «Благовещение Девы Марии».
— Чёрт! — вырвалось у меня.
— Простите, — сказал пастор.
Он подошёл незаметно и положил руку на спинку скамьи. Я привстал, но он покачал головой и сел рядом, изучая меня всё с тем же юношеским любопытством.
— Вы ведь приезжий? Краузе? Работаете в мастерской? Я не встречал вас на службах.
— Мне было некогда.
— Дела?
— Картофель. Отнимает всё свободное время.
— Ого, — сказал он. — Какой-то особый сорт?
— «Флоретта». Может быть, знаете?
— Как же! — Он рассматривал меня внимательно и спокойно, я давно отвык от такого спокойствия.
— Я еще не собирал урожай.
— Боюсь, он вас разочарует.
— Почему?
— Закисленный грунт. Сам же сорт весьма прихотлив. Я пробовал и мел, и золу, но безуспешно, для нежных сортов наша почва — сплошное мучение.