— Вы еще не спите, товарищ Берта?
— Нет, нет, пожалуйста.
— Чайку попьем?
— Давайте попьем.
Синим огоньком вспыхнул бензин. Примус глубоко вздохнул и загудел ровным убаюкивающим шумом. Юрасов устроился поудобнее в кресле, закурил трубку. Вот если закрыть глаза, то кажется, что шумит не примус, а льет за окном осенний надоедливый дождь, бежит ветер по вершинам старого темного леса. Глухо бьется о берег река, тоскливо звенит чайка над водой. Из далекого прошлого одно за другим всплывали воспоминания.
— Вот и готово, — говорит Берта.
Примус со вздохом гаснет.
Юрасов открыл глаза.
— Сейчас отплывают матросы, завтра в восемь утра отходит поезд с латышским батальоном.
Берта зябко дрогнула плечами. Не поворачивая головы, спросила:
— Завтра в восемь?
— Да, завтра в восемь.
— Я тоже пойду.
— Куда?
— С батальоном.
Мало вам работы в губкоме. Или жизнь надоела?
Ах, нет, Берта так любит жизнь. Жизнь так прекрасна, и можно ли упиться ею в двадцать три года. И работа нужна и интересна.
Длинным сквозным коридором перекинулся через Волгу мост.
Внизу, у широколобых каменных быков, в белых кудрях шумно бьется река. Направо лиловеют горы, налево в призрачном синем мареве теряются леса. По высокой насыпи в голубоватую даль стремительно убегают рельсы и чуть позванивают тонким серебряным звоном.
От садов, утонувших в белом цвету, пряно тянет ароматом.
Перед мостом, от насыпи вниз и в обе стороны по берегу цепко протянулась колючая проволока. За проволокой маленькими хищными зверьками притаились пулеметы, зачернели провалами окопы.
Четыре парохода повернули к берегу черные жерла пушек… У берега на легкой волне чуть покачивается катерок товарища Юрасова…
Солнце большим рубиновым шаром медленно падало за дальние горы. Четко вырезались вершины. По небу побежали красные, синие, фиолетовые полосы. Левее и выше, над темным массивом леса далеким маяком вспыхнула одинокая звездочка. Яркие разноцветные полосы постепенно переходили в синий цвет, темнели и густой черной пеленой покрывали горы.
Верстах в двух от моста, на раскинутых у могучего осокоря шинелях лежат трое — пост. На пологий песчаный берег с мягким шумом набегает река. В густой листве столетнего, осокоря путается ветер. Поблескивают звезды в вышине. Первой порошей тянется по небу млечный путь.
Берта закинула за голову руки, мечтает вполголоса:
— Вот если пойти по этой запорошенной дороге, наверно придешь в страну, где все люди братья, где нет ни бедных, ни богатых, где царствует радостный труд. Там цветами перевиты станки, там чарующей музыкой звучат машины.
— А ведь будет когда-нибудь так?
— Непременно будет, — твердо говорит Берта.
Вправо хрустнула ветка. Под чьей-то неосторожной ногой зашуршали сухие прошлогодние листья.
Трое прянули с земли.
— Кто идет?
Тревожно впились в пугающую темноту, крепко стиснули винтовки.
— Обход.
— Пароль?
— Ильич.
— Это товарищ Юрасов, — узнала Берта по голосу.
Подошли Юрасов и Спрогис.
— Это вы, Берта?
Молча присели рядом. Красноармейцы положили винтовки.
— Мечтаем, — улыбнулась Берта.
— Да, хорошо здесь.
— И на войну непохоже, — с улыбкой в голосе сказал красноармеец помоложе, — будто на рыбалку с ночевкой пришли.
Другой, постарше, отозвался задумчиво:
— Вот на германском пришлось натерпеться.
Молоденький придвинулся ближе.
— Про страшное послушать охота.
Юрасов вынул изо рта стебелек какой-то травки, улыбнулся.
— Любишь про страшное слушать?
— Страсть люблю. У нас в деревне как соберемся в ночное, всю ночь только и разговору про это.
— И я люблю, — сказала Берта.
Возле берега шумно плеснуло.
— Рыба, — встрепенулся молоденький.
Небо светлело. Смутными корявыми призраками выступали ближние деревья. Волга с глубоким вздохом открыла серые, чуть посветлевшие глаза.
Началось утро.
Главные силы чехов переправились через Волгу в пятидесяти верстах ниже. Юрасов оставил у моста незначительный заслон, перебросил отряд назад за Волгу, к станции Зеньчуговка, и кинулся навстречу.
У села Степановки, в тридцати верстах от линии, увидали спускающихся с увалов чехов. В тонких мгновенных молниях рвалось солнце на чешских штыках, крутились столбы пыли за отрядом…
Весь день шла перестрелка.
Лежали на горячей земле, жадными телами впитывали ее буйные весенние соки, отчего горячела кровь, радостно ширились груди, полно и крепко бились сердца.