— Раз!
Тело Расхожева судорожно дернулось, сквозь крепко стиснутые зубы вырвался стон. Из рассеченной кожи брызнула кровь.
— Два! Три! Четыре!
Иван Александрович закрыл рукой глаза.
— Что вы делаете, безумцы!
Толстый офицер вдруг сорвался с места, подбежал к Ломову.
— Гляди, гляди, не закрывай глаза!
Схватил Ивана Александровича за руки, оторвал их от лица.
— Гляди, гляди!
Хрипел Ломову в лицо, брызгал слюной.
Как сквозь туман увидел Иван Александрович толстое красное лицо офицера, круглые с невероятно большими зрачками глаза, плотоядно оскаленный рот. В страхе отшатнулся к стене.
— Отойди от меня, отойди!
Опять, запрыгало перед Ломовым толстое красное лицо, круглые глаза и хищно оскаленный рот.
— Отойди, отойди!
Не сознавая, что делает, Иван Александрович поднял руку и наотмашь ударил офицера по лицу. Офицер оторопело ступил шаг назад и вдруг взвизгнул тихонько и жалобно, как маленький бездомный щенок, и выхватил шашку.
Тарасов бросился к нему, схватил за руки.
— Не троньте, поручик, не троньте! Мы с ним по-другому разделаемся.
Утром к Ивану Александровичу пришли два солдата с ломом и лопатами. У самой стены, против двери, продолбили асфальт. Выкопали яму в аршин глубины. Работали сосредоточенно и молча, поплевывая на руки, как будто выполняли простую поденную работу. Принесли со двора двухвершковую доску, опустили в яму, засыпали землей, плотно утоптали место вокруг. Один из солдат вышел и вскоре вернулся с пучком веревок. Подошел к Ивану Александровичу.
— Ну ты, вставай!
Ломов сидел у стены, прислонившись к ней головой и закрыв глаза. Было безразлично, что будут с ним делать. Смерть? Пусть смерть. Правда, жизнь не жалко было бы отдать с большей пользой, а тут так глупо, так глупо. Детишки, жена! Но детишки еще глупы, мать им сейчас нужнее, чем отец, и гибель его пройдет для них незаметной. А лишняя смерть будет занесена в счет насильникам.
Солдат ткнул Ивана Александровича ногой.
— Тебе говорят!
Ломов не шевелился. Подошел другой, схватили Ивана Александровича за шиворот, подняли, поставили к доске, прикрутили к ней веревками.
Ломов понял, что собираются делать что-то страшное.
— Послушайте, что вы делаете? Ведь люди же вы?
— Разговаривай еще!
Солдат замахнулся на Ивана Александровича веревкой, но, не ударив, опустил. Вошли Тарасов и толстый поручик. Тарасов подошел к Ломову, потрогал за конец доски, — не шатается ли, потянул веревки и одобрительно кивнул головой.
— Так, хорошо!
Остановился против Ивана Александровича, заложил руки за спину и хмуро глянул ему в лицо.
— Ну-с, так как же!..
Хотел говорить спокойно и даже придать своему голосу оттенок легкой насмешки, а в груди клокотала тяжелая холодная злоба против этого бледного связанного человека. Тарасов переждал немного, пересилил злобу свою и медленно, отчеканивая слова, все еще с легкой дрожью в голосе сказал:
— Ну-с, теперь вы нам расскажете, кого из большевиков вы знаете, кто ходил к Мурыгину, как фамилия Расхожева.
Иван Александрович, не отрываясь, смотрел на Тарасова.
— Послушайте, неужели вы будете пытать?
Тарасов рассмеялся.
— А вы думали, что мы с вами о большевицкой программе разговаривать будем?
Ломов в тоскливом недоумении опустил голову на грудь, глубоко вздохнул и подумал:
«Только бы хватило сил перетерпеть до конца».
Поднял голову и негромко сказал:
— Я уже говорил вам, что никого не знаю. Если кто и ходил к Мурыгину, то я этим не интересовался.
— Значит, вы отказываетесь говорить?
— Отказываюсь не говорить, а оговаривать.
Тарасов насмешливо пожал плечами.
— Подумаешь, какая невинность!
У стены на табурете неподвижно сидел толстый поручик, сонно посасывая папиросу. Тарасов отошел от Ломова и сел на другой табурет, рядом с поручиком.
— Хорошо. Тогда читайте вашу предсмертную молитву. Хотя вы, конечно, неверующий?
— Вы хотите убить меня?
— А вы думали, мы с вами миндальничать будем?
— Без суда и следствия? Ведь сторонники теперешней власти так кричат о законности.
— Ха-ха-ха! Какой же вам суд! Вас надо уничтожать, как бешеных собак! Ковалев, бей его в лоб, ну-ка!
Один из солдат отошел к двери, вскинул винтовку и стал целиться Ивану Александровичу в лоб. Ломов приковался к черному дулу винтовки. Хотел закричать, страх сдавил горло. Куда-то провалилось сердце. Медленно, плавными кругами поплыло все перед глазами. В свете лампочки, показавшемся вдруг тусклым и красноватым, фигуры людей расплылись в уродливых очертаниях. Иван Александрович закрыл глаза.