Пароход проходил под крутым обрывистым берегом. Внизу, у самой воды, на крошечном клочке суши жалобно кричал ягненок, должно быть, сорвавшийся с берега. К ногам ягненка подкатывались волны, сверху засыпало землей. У борта столпился народ, смотрят, жалеют. Одна из барынек нервничает:
— Ах, боже мой! Капитан, где капитан? Надо просить капитана спустить лодку, — погибает ягненочек. Надо спасти его! Бедный ягненочек! Капитан, капитан!
Старик обращается к Киселеву:
— Вот она. Рассея-то матушка: снизу волны хлещут, сверху землей засыпает. Кто спасет ее?
На лице старика глубокое раздумье, в голосе печаль. Смотрит на берег, вздыхает. Ягненок мечется, тоскливым, почти детским криком провожает уходящий пароход. Снизу вода, сверху крутой берег, — деваться некуда.
Барыня тоскует.
— Капитан, капитан, остановите пароход, — засыплет ягненочка!
Максим официантом на пароходе «Коммерсант» пятый год. У Максима почтенная наружность. Высокий, в меру полный, с тщательно выбритым подбородком, большими пушистыми усами. Одет всегда хорошо, почти щегольски…
Когда-то Максим учился в двухклассной школе, но за смертью отца бросил и ушел в город. Служил мальчиком в трактире, потом половым. Был официантом в ресторане и после на пароходе. Презрительного отношения к себе Максим не забудет никогда.
В трактире было просто.
— Эй, шестерка, пару пива!
Иногда сажали с собой. Постоянные посетители трактира при встрече на улицах раскланивались. В пору безденежья брали в долг пару пива.
Другое в ресторане!
Заказывая обед или ужин, посетитель не видел почтительно изогнувшегося перед ним официанта.
— Э, послушайте, подайте мне… Как это называется…
Официант, почтительно согнув спину, дожидал, пока посетитель не вспомнит, как называется то или другое кушанье.
Уходя, небрежно протягивает двугривенный.
В душе Максима кипела злоба. Он презирал себя, презирал свою должность.
О себе говорил:
— Я — пресмыкающая животная.
— Но жить было надо…
На пароходе за внешность, за изысканный костюм и лакейскую почтительность Максиму щедро давали на чай. Но за чаями пряталось пренебрежение к лакею, к хаму.
Максим был официант, но не человек.
Брал и ненавидел дающих ему.
— Души, души моей не видят!
Революция ничего не изменила.
Первые рейсы на пароходе каталась чистая, нарядная публика.
Расплачиваясь с Максимом, неловко останавливались:
— Дать или не дать?
Дашь — обидится, не дашь — обидится.
Некоторые спрашивали:
— Послушайте, товарищ, на чай теперь не полагается?
Это скоро прошло.
По-прежнему пассажиры первого класса, рассчитываясь за съеденное и выпитое, клали перед Максимом лишнюю мелочь и небрежно говорили:
— А это возьмите на чай.
У конечной пристани пароход стоял два дня.
Максим получал с последних пассажиров, проходил в свою крошечную каюту и запирался на ключ.
Залпом выпивал полбутылки водки, ложился на койку и ждал, когда водка начнет действовать. Тогда вставал с койки, мрачно сдвигал брови и выходил в рубку.
Здесь все было прибрано. Две горничные и официант второго класса с подобострастными поклонами встречали Максима.
Максим, не замечая, проходил в рубку, садился за стол и сильно нажимал кнопку электрического звонка.
Подлетал официант.
— Что прикажете, Максим Иванович?
Максим вскидывал голову, изображал на лице недоумение.
— Разве ты меня знаешь?
— Помилуйте, Максим Иванович, кто вас не знает! По всей Оби, так сказать.
Максим довольно улыбается. Перед ним карточка с обозначением блюд. Делает вид, что не замечает карточки, приказывает:
— Принеси карточку!
— Слушаю-с!
Долго и внимательно изучает карточку.
Начинал Максим всегда с водки и закуски.
— Полбутылки николаевской!
— Извините, Максим Иванович, как, значит, запрещено…
— Запрещено?
Вскидывал на официанта презрительно прищуренные глаза.
— Плачу вдвое, живо!
— Слушаю-с!
Потом выпивал еще полбутылки. Вызывал официанта третьего класса и заставлял служить себе вместе с другими.
Опьянев, Максим требовал буфетчика.
Жадный буфетчик знал, что теперь Максим будет куражиться и щедро бросать на чай. Быстро поднимался наверх и самолично начинал прислуживать Максиму.
Потом все усаживались за один стол с Максимом — угощал всех.
Вдруг вспоминал пассажира, особенно брезгливо протянувшего Максиму рубль.