Обернулся к стоявшему офицеру.
— Поручик, согнать всех жителей на площадь!
Капитан Ефимов вернулся на пароход…
Солдаты и гусары рассыпались по избам. Прикладами и нагайками сгоняли всех оставшихся в селе на площадь, к церкви. У самой паперти стоял накрытый белой скатертью стол, вокруг стола полдюжины венских стульев, принесенных из поповского дома. Вся площадь была замкнута в железном кольце солдат и польских гусар.
К церкви галопом подскакала кучка всадников. Капитан Ефимов прошел к столу, сел. Рядом сели остальные офицеры. Позади разместился конвой.
Толпа тотчас же упала на колени.
— Кормилец, родной, не виноваты мы. Это все штаб с большаком бритым наделали.
Капитан брезгливо сморщился.
— Молчать! Потом разберем, кто виноват, сейчас некогда.
Он повернулся к пану Зелинскому и тоном глубокого презрения сказал:
— На-род. Скоты, подлая, трусливая толпа!
Пан Зелинский пожал плечами.
— Что вы хотите, капитан, от этого мужичья!
От толпы отделился коренастый рыжий мужик, направился к офицерам. Гусар взмахнул нагайкой. Мужик увернулся.
— Ваше высокоблагородие, рассказать хочу.
Капитан Ефимов узнал председателя и сделал знак рукой.
— Пропустить!
Василий, держа в руках фуражку, подошел к столу, почтительно остановился в двух шагах от офицеров и молча ждал.
— Ну?! — сурово сказал капитан Ефимов.
— Как я здешний председатель и со мной двое членов, — Василий оглянулся на толпу и слегка махнул рукой, — теперь рассказать хочем про бунтовщиков.
Из толпы выдвинулись два мужика — бывшие члены управы.
— Рассказывай! — сказал капитан.
Василий обрадованно заторопился:
— Штаб, значит, у них, — Иван Бодрых, кумом еще мне приходится, Яков Лыскин, Молодых Петр. А за главного бритый большак, из самой Москвы большак… Да, вишь ты, китаец все болтал, Советы, говорит, надо. Вон большой китаец стоит. Сенькой звать.
Про китайцев Василий сболтнул неожиданно для самого себя, — и не заметил, как сорвалось с языка. Сун-Сен услыхал свое имя, увидал, что на него показывают пальцем, улыбнулся и закивал головой.
— Сенька, моя Сенька.
Капитан взглянул любопытно на Сун-Сена.
— Этот?
Василий торопливо и обрадованно подтвердил:
— Он самый, ваше высокоблагородие, самый он и есть.
Оба члена управы потихоньку продвигались к столу. Капитан поглядел на них, на толпу, все еще стоявшую на коленях, слегка привстал, опершись руками о стол.
— Кормилец, не виноваты!..
Ефимов сел и бросил через плечо:
— Построить в шеренгу! Баб отдельно!
Солдаты бросились в толпу.
— Вставай! Стройся!
В десятке шагов от стола вытянулись двумя длинными рядами — направо мужики, налево бабы. Ефимов мотнул головой на Сун-Сена.
— Китайцев сюда!
Сун-Сена, Кванг-Син-Юна и Шуан-Ли вывели из ряда и поставили возле председателя. Мужики — члены управы — подвинулись еще несколько шагов и тоже встали возле Василия.
Офицеры стали совещаться. Совещались недолго…
Капитан Ефимов вынул папиросу, закурил от услужливо поданной паном Зелинским зажигалки, сделал две-три глубокие затяжки. Медленно обвел толпу скучающим взглядом. Опять затянулся, продолжая внимательно рассматривать толпу, как бы что-то соображая. Волна легкой неуловимой дрожи прошла по левой половине головы капитана, в мелких морщинках, приподняла левую щеку. Задергался пушистый левый ус капитана. Все сильнее, сильнее. Задрожал подбородок. В холодных серых глазах сверкнули искры.
Капитан Ефимов дернулся вперед, резко взмахнул рукой.
— Десятого! Начинай!
Солдаты снова бросились к вытянувшимся шеренгой мужикам.
Выводили из ряда десятого, подводили к столу, в трех шагах останавливались.
Капитан Ефимов впивался серыми глазами, долго рассматривал стоявшего перед ним мужика.
— Читай молитву!
— Ваши благородья…
— Читай молитву!
— Ваши…
— Молчать! Читай молитву!
— Господи исусе христе… ваши благор…
— Лупи!
Двое, стоявших по бокам гусар, взмахивали нагайками. Мужик закрывал лицо руками.
— Не давай закрывать лица! По морде… по морде его!
В дикой злобе выхватили шашки, рубили по рукам:
— Не закрывай лицо!
Капитан Ефимов хрипел:
— Бунтовать! Я вам покажу!..
Иногда кто-нибудь из офицеров не выдерживал, вскакивал из-за стола, подбегал вплотную к жертве и стрелял из револьвера в упор…
Избитых, окровавленных отводили на пять-шесть шагов в сторону и тут же кончали…