— Давно это было?
— Дайте припомнить… Лет пять назад.
— И с тех пор никто не пытался уйти?
— А куда бежать, да еще с голыми руками? Через горы? Там индейцы спуску не дадут. Дорогу через Большое болото никто не знает. Эта сторона даже и не патрулируется. Да и потом… — он замялся, искоса поглядев на меня.
— Ну-ну, говорите! — поощрил я.
— Боятся. Понимаете, боятся! Командир раз в неделю читает радиосводку. Только и слышишь: того расстреляли, этого гильотинировали, тех повесили по приговору Международного суда…
— И вы поверили, Пауль?
— Как вам сказать?.. Чаще верил.
— Какая дичь! Неужели вам не приходило в голову, что вас нагло обманывают?
— Приходило, и не раз.
— Ну и что же?
— А вы поставьте себя на мое место. И попробуйте разберитесь!.. — в его голосе прозвучало раздражение.
Я переменил тему.
— Неужто за все пятнадцать лет вы ни разу не слышали радио и не держали в руках газеты?
— Совершенно точно.
— А вам известно, что кое-кто из ваших читает газеты?
— Еще бы! Таких трое: гауляйтер, командир и Мёльке. У них многое есть, что остальным только снится.
— Например?
— Вино, консервы, настоящий хлеб, сигареты, чай, хорошая одежда. Да все, что душе угодно!
— Значит, существуют контакты с внешним миром?
— Определенно! Примерно раз в месяц объявляется особое положение. Никто не имеет права выхода из хижин. За нарушение расстрел на месте. Лагерь патрулируется эсэсовцами. Потом все приходит в норму и нас зовут таскать тюки и мешки. За работу дадут по пачке сигарет, банку консервов. Ну, там щепотку чаю или еще чего-нибудь. Они сбывают алмазы, и, похоже, американцам. Я не то чтобы дружу, но на приятельской ноге с эсэсовцем Бромлером. Он однажды спьяну проболтался. Говорит, выйдем отсюда богатыми людьми. Мол, перед уходом будет справедливая дележка. Но это разговоры, а пока что за утайку алмаза вот так мачете, и все! — он провел ладонью по горлу и пояснил с кривой усмешкой: — Патроны берегут. Приказ командира, подтвержденный самим гауляйтером.
— Любопытная «бережливость». А как имя гауляйтера?
— Это знает только командир. Эсэсовцы и то понятия не имеют. Болтают про пластическую операцию. Очень, мол, важная шишка, но изменил наружность, не узнать… Да ну их всех к черту, стервецов! Расскажите лучше еще что-нибудь. Вот вы бывали в Берлине, а в Котбусе не приходилось?
— Бывал и там, могу рассказать.
— Да что вы говорите! — подскочил он. — Вот удача! Ведь это же мой родной город. Отец, мать, брат, сестры — вся семья там. Понимаете?..
Он засыпал меня таким градом вопросов, что я не успевал отвечать. Потом закрыл лицо и умолк. А когда отнял ладони, я увидел слезы на его щеках. Слезы взрослого, мужественного человека всегда производят тягостное впечатление. Я притих.
— Боже мой… Андрэ… — глухо начал он. — Вот вы были там. Захотели и побывали. А чего бы я не дал, чтобы хоть на денек попасть туда. Всего на один денек, а потом можно и подохнуть. Эх!..
— Это же от вас зависит! — вскричал я и, позабыв осторожность, схватил его за плечи. — Чудак вы этакий! Стоит только захотеть.
— Вы уверены, что это так?
— Ну конечно же! Вполне! Ручаюсь головой.
— Подождите, не так сразу, опомнюсь немного. И знаете что? Дайте, если можно, сигарету.
— Берите всю пачку!
— Нет, лучше не надо. Если увидят, это может стоить головы. Нам таких не дают. Спросят, откуда взял. Ну, а дальше сами понимаете… — он молча выкурил сигарету и неожиданно вскочил. — Подождите здесь, я сейчас! — он исчез, прежде чем я опомнился.
Прошла минута, другая, третья, его не было. Уже шевельнулась тревога, когда он вернулся так же бесшумно и стремительно, как и ушел.
— Протяните руку! — весело воскликнул он, лукаво щурясь. — Не бойтесь, просто маленький подарок для вашей матушки. За то, что вы согрели мне душу. Держите! — На ладонь легло что-то маленькое и тяжелое.