Если когда-нибудь вы приедете и вам случится остановиться здесь, спрашивайте 961-й номер. Из окон отличный вид, вы не пожалеете!
2
С этими рублями с каждым днем все хуже. Сегодня утром обменная касса возле поста администрации опять была закрыта. «No dollars, no roubeles» значилось на клочке бумаги, приклеенном пластырем к окошку кассы. Долларов у меня еще хватит, они спрятаны в постели под подушкой. Но где взять рубли на текущие расходы?
Не совсем понимаю, в чем тут дело; здешние газеты для меня сплошная китайская грамота, а по английскому телеканалу в моей комнате показывают одних танцующих юношей и девушек с татуировками на руках, щеках, ногах, сосках, с серебряными колечками, продетыми в молодую плоть, которая требует для себя простора, что ж, это вполне понятно.
Мой отец — его звали так же, как и меня, Йоханнес Либманн с двумя «н» на конце (про это второе «н» моя мать, когда регистрировала мое появление на свет, умышленно забыла) — после войны провел три года в кругосветном плавании, но даже если порой, напившись до бесчувствия, он валялся в портах Рио, Гамбурга или Риги, он никогда не позволял никому сделать себе наколку.
«Янтье, — говорил он мне, — они об этом еще горько пожалеют, ведь это так пошло. Знаешь, в Монтевидео мне довелось видеть аттракцион — толстую даму с татуировкой. Когда она была молодой, стройной и красивой, ей сделали на спине наколку — портрет Моны Лизы. Теперь, когда кожа ее пошла жирными складками и обвисла, изображение стало разительно смахивать на портрет пьяного в стельку итальянского пахаря. Она особым образом усаживалась на табурет, и мужики за плату вставляли сигары в то место, в котором должен был находиться рот». Мой отец часто рассказывал эту историю, он вообще хорошо рассказывал.
Сегодня утром администраторы гостиницы опять спросили меня, сколько я еще собираюсь оставаться, и когда я снова ответил «Неопределенно долго», из-за солидной двери выскочил и поспешно кинулся в мою сторону какой-то скользкий тип. По-английски он задал мне вопрос про мою визу. Складывалось впечатление, что он стоял и ждал меня за этой дверью.
— Я бы просил вас говорить по-немецки, — по-немецки же начал я сам, но он меня не понял.
Молча я передал ему свой паспорт и документ на карточке из негнущегося картона оливкового цвета, весь утыканный скрепками и исписанный непонятными буковками.
— Ваша виза истекает через три дня, — повертев документы в руках, сказал скользкий тип.
Очки у него были еще довоенной модели, на пол-лица. Подбородок бороздили ржавые рытвины, свидетельства трудного отрочества. Он спросил, не с делегацией ли я приехал.
«Да-да, именно с делегацией, с группой». Веселая была группа, надо сказать, каждый вечер мы пировали в ресторане этого их знаменитого отеля «Астория», и чего только там не было: красная икра, черная икра, осетрина, литры дешевого шампанского — все эти избалованные рожи нажирались буквально до колик!
«Всем привет, ребята», — отсалютовал я ранним утром в тот день, когда мы перед отъездом должны были выставить наши чемоданы в коридоре.
Руководитель группы собирался разбудить нас в пять утра. Но уже в четыре ваш покорный слуга прогуливался с чемоданчиком где-то на окраине города, сопровождаемый свитой из молодых бродячих псов. Похоже, меня-то они и дожидались. Часам к одиннадцати я взглянул на часы и подумал: «Чудненько, теперь они уже в воздухе».
Вот так я и оказался здесь, в гостинице «Октябрьская», воспользовался советом водителя такси, которого звали Игорь и которому так понравились мои часы, что я ему их в конце концов подарил.
— Я индивидуальный турист, — наконец ответил я.
Скользкий тип начал обнюхивать мой паспорт. Да-да, именно так, он поводил носом как хищный зверь. Даже чем пахнет моя виза он учуял. Большим пальцем он приподнял свои огромные очки, глянул на меня из-под них и скороговоркой пробормотал, что формально я пока ничего не нарушил, но уже через три дня обязан буду покинуть страну. Я почувствовал, как по спине у меня градом покатился холодный пот отчаяния. И это он тоже учуял, хищный зверь, но в этом-то и было мое спасение. Он пригласил меня следовать за ним.
Мы исчезли вдвоем за бронированной дверью, прошли по коридорчику и очутились в комнате, полной книг, кип бумаги и разного рода административного хлама. Помещение показалось мне довольно уютным, тут же рядом урчал спиральный обогреватель, раскаленный докрасна. С этого у меня все и началось, с ручки, карандаша, линейки и бумаги.
— Курить будете? — спросил скользкий тип, которого, как выяснилось, звали Иван Иванович.