Мелькор на этом базаре трогал вообще все – с неприличным, полудетским, искренним любопытством. Везде совал нос, обо всем незнакомом расспрашивал, и покупал даже то, что ему просто приглянулось. Никакой практической ценности в изящных светлячках-шариках из цветного стекла с причудливыми округлыми разводами не было, но Мелькору они понравились на ощупь, и потому он взял их. Покупок было столько, что за ними с лязгом следовал модрон-носильщик. Майрон каждый раз косился на него, но модрон не задавал вопросов и ничего не комментировал. Он получил деньги, выдав сдачу с точностью до медяка, нес все их покупки и застывал на месте по команде, неестественно шевеля гигантским жабьим ртом и моргая круглыми синими глазками с железными полусферами в клепках вместо век. Моргал он с металлическим треском.
Все это было сущей дикостью, которая никогда и никак не могла существовать в Арде. Но здесь диким оказался весь мир вокруг. Почти ни один продавец не ухмыльнулся, когда они брались за руки. Никто не оборачивался. Не слал в спину проклятия (ну, разве что когда Мелькор перепробовал все конфеты с одного прилавка и ничего не купил, потому что ему не понравилось).
Здесь все относились к ним, как к чему-то… нормальному?
Мелькора, без конца разговаривающего, с горящими глазами, любопытного, желающего всего и сразу, Майрон и вовсе не узнавал. Добиться от него ответа, что он задумал, в конце концов, Майрону тоже не удалось, потому что Мелькор отшучивался, огрызался, переводил разговор, а когда не удалось ни одного, ни другого – попросту отмалчивался.
«Точно задумал что-то, что мне не понравится».
И все-таки в сумасшедшем базаре были свои прелести. В мрачного вида лавке музыкальных инструментов «мастера Анк’керра» Мелькору приглянулась прекрасная обсидианово-черная лютня с прожилками золотого дерева. По мнению Майрона, инструмент был единственным заслуживающим внимания среди всего остального.
Мастер оказался одним из тех странных безносых существ с зеленоватой кожей ящериц и длинной заплетенной бородкой. Он переспросил их несколько раз, действительно ли они желают купить «зачарованный Плетением Тени ужасный инструмент».
Только услышав о Теневом Плетении и ужасе, Мелькор схватил лютню без торга и раздумий, а потом без устали говорил Майрону, сколько можно натворить с помощью музыки, если раньше магия подчинялась одному его голосу.
К лютне, к их общему удивлению, прилагался список мелодий и заклинаний. Оказалось, что при наигрывании определенных аккордов и пропевании некоторых слов, можно было заставить всех в округе дико смеяться до изнеможения и боли, или оглушить жутким криком до того, что из ушей польется кровь. Или, что привело Мелькора в абсолютный восторг, заставить вырасти из пола гигантские щупальца, которые будут хватать и жалить всех, кто попытается через них пролезть.
Майрон отвел душу в лавках оружейников и бронников. Работа, которую делали местные мастера, была удивительна. Спустя час Майрон со стыдом и отвращением осознал, что никак не может понять, каким образом оружейники усиливают чарами свое оружие так, что от разнообразия эффектов начинало рябить в глазах. Были клинки, которые отравляют без масел для лезвия. Были те, которые замораживают и жгут огнем. Были те, которые ослабляли живых и те, что были особенно опасны только для нежити и, как выразился кузнец, «тварей из Бездны и Девяти Кругов». Были те, которые позволяли владельцу пользоваться бесчисленным списком заклинаний: один меч обладал волшебными искрами, второй огненными шарами, третий усиливал удар втрое, а то и вчетверо.
В итоге Майрону приглянулась прошитая металлическими пластинами удивительно легкая кожаная куртка. Изнанка залихватских широких отворотов ниже середины груди была вышита неброской смесью кирпично-коричневых красок, а в месте запаха тело защищала кольчуга. Мастер позволил проверить куртку – самая едкая кислота скатывалась по ней не хуже воды. Вторым, что легло Майрону в руки, были две роскошные сабли. Сталь была такой, что работа могла бы если не сравняться, то походить на его собственную. Металл отливал холодным зеркальным блеском, мерцая ореолом красноватых искр по клинку и вязью зачарованных рун на местном языке. Дубовую колоду он рассек с одного удара первой сабли. Со второго удара дерево вспыхнуло огнем.
Мелькору приглянулся вычурный узкий клинок с непривычной для любого мастера Арды округлой гардой, защищающей руку. Мастер сказал им, что меч звался скьявоной, но это слово Майрон слышал впервые.
Навершие меча усыпали туманно-серые бриллианты. Дымчатое лезвие почти не блестело, переливаясь черно-золотыми струящимися изгибами. Оружейник пояснил им, что клинок был зачарован на высасывание чужих сил, а потому требовал обращения серьезного и уважительного, иначе мог быть опасен даже для владельца.
А следующим изобретением Сигила, оставившим неизгладимый след на впечатлениях и Майрона, и Мелькора, оказались… кружева.
Им было привычно, что ночные одежды и мужчин, и женщин Арды, больше всего походили на длинные свободные сорочки в пол – как правило, неброские, приятные к телу и легкие. Но не в Сигиле! До этого места Майрон и не предполагал, будто кому-то может прийти в голову спать в одних штанах, в нелепых штуковинах, которые натягивались на все тело, а женщинам – в тонюсеньких кусочках кружев, которые скорее подчеркивали наготу, чем прикрывали ее.
Но верхом этого стало то, что эльдар почти наверняка сочли бы безвкусным и опасным. На взгляд Майрона, это являлось подлинным торжеством машин над руками мастеров. Кружево, набитое поверх плотного шелка на ночных одеждах, которые им приглянулись, было сделано механически, и Майрон с удовольствием заметил, что такой точности углов и такой четкой безукоризненности повторяемого узора, не могли заменить ни одни живые руки. Бесконечная симметрия треугольников и квадратов закручивалась в спирали и линии, и не имела ничего общего с теми сентиментально-слащавыми цветочками, что так любили эльдар.
Майрон выбрал себе длинное темно-серое одеяние с коротким вырезом углом до ключиц, прошитое более светлым узором по отворотам рукавов и воротнику. Больше никаких украшений не имелось. Мелькор вцепился в роскошный образец швейного искусства цвета густого медового золота. По овально-плоскому вороту, почти открывавшему плечи, широким углом рассыпалось все то же машинное кружево, состоящее из острых углов и полукругов – темно-золотое с вкраплениями черного. Это был крупный, геометрический, слишком грубый для женского узор. На спине такое же шитье спускалось почти до пола.
Что удивило Майрона еще больше – кружево было удивительно гладким. Оно не должно было цеплять волосы или царапать кожу с изнанки. Как мастера ухитрились это сделать – он так и не понял.
«Удивительные вещи. Какого только разнообразия искусства можно добиться с помощью машин! Хоть в каком-то мире это поняли!»
Они и не заметили, как дождь прошел уже дважды. Некоторые магазины начали закрываться, обозначая наступление глубокого вечера, переходящего в местную ночь. Прохожих стало меньше, часть уличных торговцев свернула лавки, и перестала быть столь назойливыми.
Пришлось возвращаться домой.
Дабусы по-прежнему деловито подрезали шипастые лозы, разросшиеся повсюду, и стирали лозунги всех мастей, написанные на стенах, которые должны были появиться вновь уже через пару часов, и сдирали объявления. Какие-то из них, впрочем, оставались на местах.
«Кабаре «Роза Элизиума». Приходите и наслаждайтесь всеми чувствами, ибо в любви и удовольствиях – истина всех миров! Аттракцион планарного путешествия для пар всех рас и полов! Наслаждайтесь друг другом на берегу прекрасного озера! Танцевальные вечера на морском берегу, фейерверки, угощение и интеллектуальные беседы в розовых садах Элизиума!»