И Фонсо пытался устроиться, хотя и досадовал на неуютность этого устройства всегда.
***
Впрочем, ему повезло. В этой деревне было много живности. И это был год, когда колдун был нужен как воздух. Коровы, овцы и козы заболевали с поразительной частотой. Фонсо спасал их от падучей, зачерпывал энергию от земли, пропускал её сквозь пальцы, сквозь амулет, и животное, которое умерло бы без его участия, открывало глаза и благодарно, шумно дышало.
А Фонсо получал благодарность от жителя, да кусок мяса или кувшин молока.
Заболевали дети. Фонсо лечил их. Он пропускал их боль и страдание через амулет, обращал всю тьму и горечь от тела в силу, и возвращал обратно. За это Фонсо обещали вечно молиться за его душу, целовали ему руки и совали мёд, пряники, конфеты…
Заболевали и взрослые. Фонсо помогал как мог. Облегчал боль, пропуская её через себя, выдыхал эту боль своим ртом и запускал своими руками новую жизнь.
И за это получал он когда монеты, когда сало, когда одежду…
У него были расходы. В деревне их было немало, ничуть не меньше, чем в городе. У него была тоска – в деревне сложно было найти сладкое на постоянной основе. Чего уж говорить, если день без работы не приносил Фонсо и кусочка, но это ничего – у него были запасы, но неделя или полторы без работы – это было уже критично, и Фонсо мрачнел и худел. А сладкое?
В деревне не было кондитерских. Сладкое здесь было в виде редких конфет и пряников, и то, если повезёт, а в основном – варенье и мёд…
И всё это ложилось тяжёлым камнем на душу Фонсо. Может быть, он смог бы обогатиться духовно, как всегда хотел, но после работы у него не оставалось сил, а в дни покоя, когда его никто не спрашивал, работа почему-то висела. Приходилось подолгу вспоминать теорию, искать в страницах, перелистывать словари на рунном наречии, и уже тогда вытаскивать какую-то мысль.
–Если бы я был богат! – досадовал Фонсо. Но он не умел устроиться. Он не обладал связями или представительной внешностью, которая помогла бы ему пробиться или привлечь внимание знатных господ. Не был он и выдающимся колдуном. Серединка на половинку – если точнее, с той только разницей, что ему хватило горя это понять о себе и признать, что не стоит он больше, чем имеет и его мечты о каком-то высшем развитии, выходящем за рамки ежедневной рутины, не подходят его началу. Такие мечты надо иметь тому, кто велик.
–Или тому, кто богат, – сам с собою размышлял Фонсо, обводя взглядом свою почти пустую избу. Он давно хотел податься обратно в город, здесь ему осточертело. Но что делать в городе? Где искать устройства? Кого просить о заступничестве? Кому и как продать свои умения в колдовстве? Это всё-таки город. Это не деревня. Там много колдунов и умнее, и хитрее, и беспощаднее.
Фонсо был на распутье. Он всё ещё любил сладкое, всё ещё старался за собой следить, тратя нехитрые сбережения на костюмы и парикмахера, но здесь не было колдунов его ковена, и не было к нему вообще никакого внимания, и потому Фонсо погружался в стоическую тоску, и та отражалась внешне на его лице. Здесь его бунт был незамечен. А раньше, в городе, ему казалось, что если он будет выделяться среди своих, то тогда, конечно, он буде т чего-то стоить. Он и покидал город с мыслями о том, как победит их серую рутинную жизнь, и где-нибудь в деревне, где по его прежнему разумению, было сытно и спокойно, что-нибудь откроет новое в колдовстве, как-нибудь возвысится, сделается заметнее по заслуженности.
А пока – любовью к сладостям и опрятности он просто репетировал славу и создавал в уме свой образ. А реальность швыряла его раз за разом о каменистый берег правды, и била его хрупкие образности без всякой пощады.
В конце концов, в одно утро Фонсо обнаружил, что у него болят зубы. Залечить себя он смог, но тяга к сладкому заметно ослабела, ещё больше делая Фонсо незаметным среди всех. А ему хотелось жизни, когда-то нарисованной воображением…
Но глаза его тускнели, седина ложилась на пряди его волос и он всё дольше и дольше оставался в этой деревне, и без всякого уже азарта брался за какую-нибудь колдовскую исследовательскую работу. И даже когда ему не мешали, он всё равно чувствовал себя обиженным и досадовал на всех подряд. Себя же оправдывал:
–Да я только начну, а они заявятся!
И всё больше откладывал начало письма и изучения, и просто сидел в кресле или дремал в нём. И когда заявлялись-таки, торжествовал:
–Хорошо, что я не начал, пришлось бы прервать!
И шёл, ворча на всех, собираться на новый труд, что кормил его.
***
–Вы ведь колдун? – этот юноша был бледен, и явно напуган. От того же, что страх ему был противен по роду происхождения, голос его звучал вызывающе.