Приоткрыла мне природа
много тайн за эти годы,
в том числе, язык зверей.
Их люблю я как друзей.
И нередко за обедом
с ними мы ведём беседы
о былом, о новостях
в наших и чужих краях.
Как-то раз мои зверята
мне поведали про брата,
что ушёл на тот он свет,
где тепла и света нет.
Люди грешника зарыли,
будто пса, в сырой могиле,
чтоб не делал больше зол,
вбили в сердце острый кол.
На тот свет свои секреты
он унёс из жизни этой,
всё, что ведал, всё, что знал,
никому не передал.
Так что помощи великой
от меня не жди. Иди-ка
в край, где брат лежит в земле
в вечной сырости и мгле. –
Помолчал старик немного,
дал цветок ей. – На подмогу
вот тебе разрыв-трава –
всем растеньям голова.
Что за сила в той былине,
ты узнаешь на чужбине.
Если вдруг придет беда,
доставай её тогда.
А ещё возьми-ка птичку –
проводницу-невеличку.
Знает всё на свете чиж,
говорить не может лишь.
Без сомнений и без страха
лесом двигайся за птахой,
путь не близок и не прост,
но придёшь ты на погост.
За кладбищенским забором
спит в земле твой давний ворог,
с ним сама должна решить –
как тебе на свете жить».
Поклонилась Марья в пояс
и пошла впёред тропою
в лес таёжный за чижом
сквозь кусты и бурелом.
* * *
Долго, нет ли вместе с птичкой
проводницей-невеличкой
Марья странствовала вновь,
ноги все истёрла в кровь.
Перепутав дни и ночи,
изорвала платье в клочья,
словно облако весной
растеряла облик свой:
ни красы уже, ни силы.
Наконец, она могилу
отыскала кое-как,
на колени сразу – бряк,
со слезами и со стоном
стала в землю бить поклоны,
раз пред нечистью в долгу.
Но колдун ей ни гу-гу.
Что же делать? Брать лопату,
чтобы вырыть супостата,
или плакать да стонать,
от прохожих помощь ждать,
иль надеяться, что свыше,
вдовьи жалобы услышав,
избавление придёт
от печалей и невзгод,
или с силою собраться,
к старику назад податься,
может, даст какой совет?
Тут и вспомнился ей цвет.
Интересно, что он может,
как он ей в беде поможет?
Развязала узелок,
где завязан был цветок,
и вздохнула: «У травинки
что за сила? Как пушинкой
бить слона или быка,
так травою старика,
даже если пожелаешь,
вряд ли сильно испугаешь».
Всё ж к могиле колдуна
траву кинула она.
В тот же миг земля качнулась,
солнце тучей затянулось,
загремел из тучи гром,
будто кто разрушил дом,
град пошёл, и в миг единый
землю всю покрыли льдины.
Наступила злая мгла,
день укравшая дотла.
Крик разнёсся по округе.
Марья спряталась в испуге
за кладбищенский забор,
как в густые брови взор.
Страшно ей, но через щели
видит Марья, налетели
ведьмы, бесы к мертвецу
на поклон, словно к отцу.
Слёзы льют, скрипят зубами,
вдруг, упало с неба пламя
и могилу, как стекло,
на осколки разнесло.
Черти радостно завыли,
и поднялся из могилы
вместе с гробом злой колдун.
В сердце кол, словно гарпун,
не даёт ему свободу,
чтоб опять вредить народу.
В наступившей тишине
время шло, будто во сне.
Вдруг, мертвец сказал: «Мне надо
вашу помощь, слуги ада.
Кто безгрешен, подходи, –
кол мне вырви из груди».
Нечисть сникла. Эта братья
не способна снять заклятье:
всякий тут и вор, и тать.
Что с поганых можно взять?!
Захрипел колдун: «Ищите
и ко мне сюда тащите
бабу или мужика.
Ночь уж больно коротка».
Черти с нечистью в испуге
разбежались по округе.
Видит Марья, прямо к ней
ведьмы мчат быстрей коней.
Метлы уросят под ними,
то опустят, то поднимут,
почитай, до облаков
в рваных юбках седоков.
Марья съежилась от страха.
Так боится смерти птаха
в цепких лапах у кота,
так страшится сирота
взгляда мачехи и слова,
бессловесная корова
так боится мужика –
больно плеть его жестка.
В одночасье те старухи,
облепив её, как мухи,
понесли во весь опор
к колдуну на разговор.
Говорит колдун: «Далече
шла ты, девка, к нашей встрече,
не жалела бы еду,
не попала бы в беду.
Были б живы все и здравы,
полны радости и славы,
богатели б с каждым днём».
Марья вспыхнула огнём,
слёзы выступили: «Деда,
не кори меня обедом,
я, считай, что тридцать лет,
вспоминаю тот обед.
Ничего не позабыла:
как гнала тебя, как била,
виновата я во всём,
свой сама сгубила дом.
Если можешь, то хоть детям
дай в добре пожить на свете,
я ж свой крест снесу сама,
не хватило раз ума».
Ей в ответ мертвец: «Подруга,
коль окажешь мне услугу,
я тогда простить готов
твой привет, обед и кров.
Подойди сюда поближе,
наклонись как можно ниже,
кол мне вырви из груди
и домой себе иди».
Марья в страхе и волненье
подошла бесцветной тенью
к гробу, где лежал старик,
призадумалась на миг,
а потом перекрестившись,
крепко за кол ухватившись,
отмахнувшись от всего,
с силой дернула его.
* * *
Рано утром тёплым летом
Марья встала до рассвета,
хоть мягка её кровать,
но уже не время спать.
Летом стыдно нежить тело,
потому как летом дела
у крестьян невпроворот:
свиньи, куры, огород,
козы с овцами, коровы,
пашня, пчёлы, сад фруктовый
и ещё десяток дел
знает всякий земледел.
Марья сладко потянулась:
«Слава Богу, что проснулась,
больно страшный снился сон,
напугал не в шутку он:
колдуны всё да злодеи.
Эй, Иван, вставай скорее,
солнце красное встаёт,
нас давно работа ждёт.
Мы к обеду сварим с Машей
для тебя хоть щи, хоть кашу,
ну, а коль поможет Бог,
сладкий сделаем пирог,
если хочешь, – можем с рыбкой».
«Молодец ты, – муж с улыбкой
обнял Марью, – я с тобой,
как за каменной стеной.
Всё ты можешь и готова
угодить мне вновь и снова,
благодарен я судьбе
и завидую себе».
Неожиданно с полатей
птичка прыгнула к кровати.
Марья крикнула ей: «Чиж,
ты откуда, что молчишь?
Или ты с дороги сбился,
иль от ворога укрылся,
может быть, споёшь, с утра
пожелаешь нам добра.
Ведь не зря ты скачешь дома,
словно друг или знакомый»?
Чиж чирикнул, сел на стул
и в окошко упорхнул.
Марья вдруг загоревала:
«Эту птичку я видала
то ль во сне, то ль наяву,
то ль слыхала чью молву,
но она мне как родная.
Отчего? Пока не знаю.
Ты не ведаешь, Иван»?
«Нет, я спал, как басурман, –
он в ответ, – иль, как девица,