— Вы не вспомнили, при каких обстоятельствах болотный нагльбаар мог слышать вашу речь в остроге Выпь?
Кальконис виновато улыбнулся.
— Сколько я ни пытаюсь, у меня ничего не выходит, — сказал он, словно кто-то не пускает меня в собственную память…
«А ведь это мысль! — подумал Милав. — Скорее всего, именно так и обстоит дело: Кальконису заблокировали память, чтобы он не опознал предателя, а когда мы стали выпытывать у него про тот случай — его решили устранить… Ничего не скажешь — серьезные силы противостоят нам!»
Кальконис продолжал смотреть на Милава преданными и испуганными глазами, и кузнецу впервые стало жаль этого по существу очень несчастного человека. И он дал себе слово, что, как бы ни обернулась в будущем их затея, он обязательно отпустит Калькониса домой. Хотя понятие «дом» и сэр Лионель как-то не сочетались.
Вернулся довольный Ухоня и доложил, что гриди службу несут исправно. Некоторые интонации «доклада» наводили на мысль, что он чего-то недоговаривает. Милав заметил это первым и стал приставать к ухоноиду:
— Говори, что ты там скрываешь?
Ухоня упрямился совсем недолго и сообщил, что проверял служивых «с особым пристрастием».
— Это как же? — встрепенулся Вышата.
— Очень просто, — ответил Ухоня гордо, — я им в облике нагльбаара являлся!
— Должен откровенно признаться, что не все реагировали правильно, продолжал разглагольствовать Ухоня.
— Как прикажешь тебя понимать? — спросил Вышата напряженным голосом.
— Ну… некоторые пытались, конечно, поймать меня, но не все…
— А ты себя-то вспомни, — напомнил Милав, — как ты возле клетки «многоглаза» дрожмя дрожал?!
— Меня можно понять и простить, — нашелся Ухоня, — у меня детство трудное было!
Милав только собрался ответить, как впереди показался сотник Корзун, скакавший во весь опор. Через несколько мгновений он был уже возле Вышаты, и по его лицу все прочитали: что-то произошло.
— Стойлег и Борислав пропали!
— Это не я! — испуганно сказал Ухоня, но никто даже не улыбнулся.
Пропавших искали долго. Прочесали весь лес вдоль и поперек, облазили даже дно оврага — на тот случай, если их в какую нору спрятали. Но все было тщетно — гриди как сквозь землю провалились! Вышате не к месту вспомнились пророческие слова воеводы Кженского — воины пропали в дневном лесу!
— Как это произошло? — в который раз спрашивал тысяцкий, словно надеялся с помощью ответов Корзуна отыскать сгинувших гридей.
— В разъезде пять воинов было, — отвечал сотник, — две двойки по сторонам, я в центре. За одним из поворотов Стойлег что-то в траве заметил, попросился проверить. Я разрешил и Борислава ему в помощь отправил. Подождал некоторое время — они не возвращаются. Я вторую двойку окликнул и к ним. А там никого. Лошади спокойно стоят, траву щиплют. Мы шибко удивились — зачем оба одновременно спешились? Стали звать их — никакого ответа. Мы быстро по кустам пробежались — никого. И самое поразительное нигде ни травинки не примято, словно их кто по воздуху унес…
— Стоп! — вскрикнул Милав.
— Ты что?! — удивился Вышата.
— «По воздуху…» — повторил Милав и поднял палец вверх. — Их унесли по воздуху!
— Вздор! — воскликнул Вышата. — Какая птица поднимет двух вооруженных воинов?!
— А если птиц было много?
Вопрос остался без ответа.
Все вернулись на то место, где лошади пропавших гридей по-прежнему щипали траву. Ни лучшие следопыты, ни невероятное чутье Ухони следов воинов на земле не обнаружили.
— Они не спускались на землю, — уверенно заявил Милав.
Вышате пришлось согласиться. Он распорядился брать в разъезды не менее десяти воинов, и чтобы все постоянно были на виду друг у друга. А у самого из головы не выходили слова Кженского.
«Что он хотел этим сказать? — спрашивал тысяцкий самого себя. — И почему не сказал прямо?»
Пропавших продолжали искать до вечера — и по-прежнему безрезультатно. Вышата приказал становиться на ночевку прямо на дороге — не мог он решиться покинуть это место, не будучи уверен в судьбе двух воинов.
Трапеза прошла в скорбном молчании. Говорить не хотелось. У всех было такое чувство, что стоит только произнести слово, и с пропавшими товарищами обязательно случится непоправимое. Вышата увеличил количество ночной стражи и сам в течение ночи несколько раз вставал, чтобы проверить посты. Но гриди службу несли исправно — понимали, что может случиться, засни они на посту…
К утру погода испортилась — заморосил мелкий нудный дождик. Тяжелые свинцовые тучи ползли низко-низко, едва не задевая верхушки деревьев. Сырость, отсутствие солнца, жуткая тишина действовали на росомонов угнетающе. Ждать дольше не имело смысла, и Вышата с тяжелым сердцем отдал команду выступать.
— Я вернусь… — сказал он так тихо, что никто из окружающих ни слова не расслышал, — и тогда я спрошу у этого леса, где мои воины!
Дождь лил весь день. Намокали и становились жесткими и грубыми толстые кожаные плащи. Ноги, которые не укрывали длинные полы, промокли в первые часы и больше не впитывали воду.
Милав обратил внимание, что Вышата с тревогой поглядывает на небо.
— Они сегодня не прилетят, — сказал он, поравнявшись с тысяцким.
— О чем ты? — спросил Вышата.
— О птицах, — пояснил Милав, — в такой дождь перья намокают, их подъемная сила уменьшается…
— А если это не птицы?
Милав внимательно посмотрел на Вышату — не шутит ли? Да нет вроде.
— Если они сумели поселить здесь нагльбааров, — пояснил тысяцкий ход своих мыслей, — почему бы и летающего монстра не притащить в эти земли?
В полдень решили не останавливаться — какой прок. В такой сырости и горячего травяного отвара не приготовишь! Решили идти до вечера, или пока солнце не проглянет.
Вышата как будто успокоился и в небо поглядывал реже — то ли слова Милава возымели силу, то ли по какой другой причине.
К вечеру погода наладилась. Подул порывистый ветер и разогнал сплошную пелену облаков. Дождь прекратился, выглянуло солнце. Под его закатными лучами заблестели-запереливались многочисленные лужи, лужицы и микроскопические озерца, в которых и муравей бы утонуть не смог. А по всему лесу пошли гулять яркие сполохи — то солнечные лучики, дробясь, отражались в бесконечном множестве дождевых капель, повисших на листве, на ветвях и стволах деревьев. Мир мгновенно преобразился. Преобразились и росомоны словно тот же ветер, что разогнал нудную дождливую серость, унес тяжесть и гнетущую черноту с их сердец.
Вышата объявил привал до завтрашнего утра.
Ночь прошла спокойно, если не считать того, что неугомонный Ухоня, который «никогда не спал», решил немного порезвиться в предутреннем сумраке и стал гонять здоровенного вепря по кустам, чем ужасно переполошил весь лагерь и заработал серьезный выговор от Вышаты и Милава. Впрочем, ухоноид нисколько не расстроился, заявив, что он «не чета некоторым — не хочет потерять спортивной формы, заседая на спине бедного животного». Милав в долгу не остался и сказал, что некоторые могли тренироваться и в более подходящей обстановке, а не вытворять черт-те что в то время, когда нормальные люди спят.
Короче говоря, утро начиналось просто славно и обещало много неожиданностей впереди; Ухоня подсознательно отводил себе не последнюю роль в будущих перипетиях.
Странности начались сразу же после того, как отряд тронулся по маршруту. Солнце уже поднялось над горизонтом. Облаков — ни перистых, ни грозовых — не было, отчего небесный свод казался бездонным. Тысяцкий с озабоченным видом осмотрел великолепную синь, не имеющую материальной границы, и распорядился половине отряда приготовить арбалеты. Милав не посчитал подобные приготовления излишними — удивительные спокойствие и умиротворение, разлившиеся в природе, готовы были обрушиться на росомонов любым сюрпризом.