— Вы что же — и в бою участвовали?! — не удержался Милав.
— А кто рядом с вами стоял, когда Ухоня в темноту кинулся? — ответил сэр Лионель ровным и даже каким-то скучным голосом.
— Честно говоря, я и не подозревал, что вы мечом владеете!
— Мечом-то я как раз не очень… — сконфузился Ка льконис, — а вот шпагой — да!
— Вы меня по-хорошему удивили! — сказал Милав и придвинулся поближе. Что вы думаете по поводу случившегося?
Вышата сидел тут же и тоже был не прочь узнать мнение человека, не понаслышке знакомого с нравами и обычаями соседних с полионами вигов.
— О чем-то похожем я уже слышал, — заговорил Кальконис, закончив перевязывать рану. — Говорят, что это сама тьма оживает и принимает зеркальный облик того, кто с ней сражается. Получается, что чем больше воинов бьются с тьмою, тем больше у тьмы соратников. И чем яростнее бьются люди, тем ожесточеннее сопротивление тьмы.
— Выходит, в таком бою победить нельзя? — задумчиво проговорил тысяцкий.
— Победить нельзя, но выиграть сражение можно, — загадочно ответил Кальконис.
Вышата вдруг резко повернулся к сэру Лионелю и спросил его, что-то припоминая:
— Так это вы разожгли костер?!
Кальконис только плечами пожал — дескать, чего тут такого?
В глазах Вышаты вспыхнуло восхищение.
— Да-а, сэр Лионель, вы нас всех просто наповал сразили! Выходит, если бы не вы, мы бы до зари, считай, сами с собой сражались! Ну, голова!..
Кальконис скромно молчал.
Ухоня, видя, что все лавры уплывают какому-то «Кальсоньке», внес в разговор свою лепту:
— Между прочим, я тоже догадался!
— Значит, ты тоже молодец! — улыбнулся Вышата и, взглянув на небо, закончил: — А рассвет-то уже наступил!
И при свете нарождающегося утра гриди ничего в лесу не нашли: только измятая трава, порубленные в запале боя молодые деревья и множество слизи, которой была изобильно забрызгана едва ли не вся трава округи. Ухоня рискнул попробовать слизь и авторитетно заявил, что по вкусу напоминает скверный кисель, но пить можно! Вышата сплюнул в сердцах, глядя на то, как ухоноид пробует эту мерзость. Ухоня ничуть не обиделся, напомнив, что о вкусах не спорят, и куда-то надолго исчез.
Тысяцкий приказал лагерь сворачивать — никому не хотелось оставаться в этих жутких местах лишнюю минуту.
Собрались быстро, хотя пришлось поломать голову над тем, как распределить раненых: некоторые не могли сидеть на лошадях, а телег было мало. Да и лошадиное поголовье за одну ночь уменьшилось сразу на девять добрых скакунов. А уж о погибших товарищах и говорить нечего! Решено было их здесь не оставлять, а похоронить в ближайшем поселении полионов — все же последние одной с росомонами веры; там же по возможности разжиться новыми лошадьми.
Вышата уже садился на коня, когда к нему торопливо подскакал сотник Корзун.
— Полионы, — доложил он, — около сотни воинов в получасе конного шага отсюда.
Вышата вскочил в седло и переспросил:
— Точно полионы?
— Сам видел!
— А куда едут?
— Я думаю — по наши души.
— С чего взял?
— Останавливаются часто и по лесу рыскают, словно ищут кого…
— Ладно, мы не тати какие-нибудь, — сказал тысяцкий, — нам прятаться не от кого. По коням!
Пока выбрались большим обозом на широкую лесную дорогу, пока приняли походный порядок — показались чужие всадники. Было их действительно не менее сотни, и выглядели они, как орчи-наймиты, которых полионы часто принимали на службу. Вышата остался на месте — негоже воину его ранга первым представляться.
В отряде чужаков росомонов тоже заметили, но сближаться не спешили.
— Недостойно воина в прятки с незнакомцами играть! — сказал Вышата гордо и приказал Корзуну скакать к чужакам да узнать, кто такие. Милав удержал его.
— Погоди, Вышата, — сказал он, — пусть Ухоня на разведку слетает, а мы подождем пока.
— Дело! — согласился тысяцкий и остановил Корзуна.
Ухоня в предвкушении приключения задрожал огромным тигриным телом, затем трансформировался в переливающуюся голубизной каплю и скользнул в сторону чужаков.
— Ничего, — буркнул Вышата, — мы еще поглядим, чья «ждалка» крепче окажется!
Росомоны молча стояли на дороге, как бы невзначай пробуя оружие и разминая тела, — в этих краях любая встреча могла сечей жестокой обернуться. Наконец Ухоня взгромоздился на свою лошадь и быстро заговорил:
— Не похожи они ни на орчей-наймитов, ни на воинов-полионов. За все время, что я кружил над ними, не услышал ни одного слова! Сидят на лошадях, как истуканы, и словно чего-то ждут. И лошади у них странные — ушами не прядут, хвостами не обмахиваются, стоят, опустив морды, и тоже как будто чего-то ожидают. В общем, странное зрелище… жуткое…
Вышата посмотрел на Милава.
— Что думаешь?
— Ночью у них ничего не получилось — решили за нас днем взяться.
— Едут! — негромко сказал Корзун, не спускавший с чужаков глаз.
Вышата тронул поводья и поехал навстречу. Милав, Кальконис и Корзун, отстав на полкорпуса, последовали за ним. Ухоня предусмотрительно остался на месте, впрочем, готовый в любую минуту поспешить на выручку.
Съехались на полдороге между двумя отрядами. Милав сразу отметил странную неподвижность чужаков. Но пытливый взгляд его больше ничего не обнаружил, а всезнание молчало, не в силах пробиться за металлические забрала шлемов.
— Кто такие? — Голос принадлежал среднему всаднику и тоже мало походил на голос живого человека, хотя его могла искажать металлическая пластина, закрывавшая рот.
— Гриди Годомысла Удалого, — надменно ответил Вышата.
— С какой целью находитесь здесь?
— Я не услышал имени того, кто позволяет себе задавать вопросы в таком тоне! — Голос Вышаты зазвенел. Среди чужаков произошло замешательство.
— Я Альбуин, одиннадцатый сотник короля Сигиза Мунда, — произнес средний воин.
— А я Вышата — первый тысяцкий Годомысла Удалого! — Ответ Вышаты больше походил на пощечину, и чужаки поняли это.
— Мы бы хотели узнать цель вашего пребывания в стране Полион.
Вышата сделал знак Корзуну, и сотник помчался обратно, быстро вернувшись с массивным ларцом. Тысяцкий не торопясь достал грамоту и подал ее среднему воину.
Среди чужаков вновь произошло замешательство — либо никто из них не знал грамоты, что было вполне обычным делом среди полионской знати, либо причина была в чем-то другом (в конце концов, среди сотни чужаков должен же быть хоть один писарь!).
— Нам достаточно того, что вы росомоны — наши соседи и товарищи по оружию! — высокопарно ответил средний воин, вернув Вышате грамоту, даже не разворачивая ее; росомонам показалось, что сейчас прозвучал совсем другой голос, нежели минуту назад!
— Мы можем следовать дальше? — спросил Вышата, убирая грамоту в ларец и передавая его Корзуну.
— Конечно! Желаем вам доброго пути!
Милаву почудилось, что под забралом он разглядел знакомые глаза. Но всезнание почему-то молчало, не оформившись в конкретную мысль. А жаль…
Чужаки вернулись к своему отряду и потеснились, давая дорогу росомонам.
… Они отъехали уже достаточно далеко, а Милава все преследовал взгляд чужака. «Определенно, я видел эти глаза, — думал он. — И голос! Я слышал его совсем недавно! Но где?» Мысль билась, словно синица, невзначай угодившая в силки хитрого охотника, и никак не могла вырваться из порочного круга: «помню — но кто?»
Кальконис ехал рядом и тоже о чем-то размышлял. Милаву почудилось, он порывается что-то сказать, но сдерживает себя.
— Вижу, вы размышляете над тем же, что и я, — сказал он Кальконису.
— А вас не затруднит открыть, о чем вы думаете? — улыбнулся сэр Лионель загадочно.
— Мне кажется, что хитрую физиономию чужака под забралом я уже где-то видел.
— Несомненно, уважаемый Милав, — откликнулся Кальконис. — Вы не просто с ним виделись — я бы сказал, что вас связывает много общего. Очень много общего!