— Есть, товарищ командир. Разрешите выполнять?
— Выполняйте! И давай там поосторожней. Чёрт знает, что за дела. Ну всё, до связи!
— Стой, погоди, Сонька! Я тебя всё спросить хотел. Кот, что, тот самый Васька? Похож, собака, просто жуть как похож…
— Не собака, а кот. Васька-то Васька, да не тот. Внук это его, понял? Пока!
Глава 13
Бисер вышел на улицу и вместо того, чтобы проходным двором пройти прямиком на Арбат, отправился налево по переулку, упирающемуся в небольшой круглый скверик. Его так и называли старожилы — «Кружок». Слева наискосок высилось американское консульство с куполообразной крышей ротонды. Справа от него возле скучного здания средней школы расположился прелестный ампирный особняк, раньше беспорядочно заселённый коммунальной голытьбой, сушившей в палисаднике пелёнки и бельишко. Заново отреставрированный, он превратился тоже в обиталище чьих-то дипломатов и гордился теперь перед богатым соседом оградой и охраной.
Было тепло. Апрель часто лучше мая в Москве. Когда на майские выпадало два-три свободных дня, они с ребятами, обычно, отправлялись в поход. С погодой везло редко. Куда чаще их ожидали черемуховые холода с ветром, дождём, а то и снегом.
Рядом со сквериком лепились, один рядом с другим, маленькие магазинчики на колёсах. Тут продавалось всё на свете: от молока и хлеба, до дорогих разносолов и свежей выпечки. Он подошёл и приценился:
«Тут дешевле, чем в «Импотенте». Вот они — эти вагончики, куда Мария Семёновна с сумкой на «колёзьях» ходит. А ты, браток? Куда ты сейчас?»
Кирилл и сам не мог объяснить, почему не открыл у Осиповых «второе письмо». Он получил его от Сониной мамы, а потом подошёл к часам. Внизу на дне футляра лежало маленькое портмоне. Бисер отстегнул кнопку и извлёк на свет божий пожелтевший листок клетчатой бумаги. На нём были только четыре строчки, выведенные старательным крупным почерком:
Мыши ходят за котом,
Ищут пёстрого с хвостом,
Шарит первая в норе,
А вторая в конуре.
Выцветшим от времени красным карандашом кто-то выделил первые буквы каждой строки. Бисер аккуратно вложил бумаги во внутренний карман пиджака, распрощался и вышел.
Скверик с чудесной старой церковкой, послуживший когда-то моделью для знаменитого Поленовского «Московского дворика», давно облюбовали мамаши с детьми. Солнце осветило её и ласково засияло на золочёных крестах.
— Благолепие! — умилялась, глядя на эту церковь мрачная богомольная домработница Фаина, как обычно недолго продержавшаяся в доме матери Кирилла. Блестящая, талантливая, но инфантильная, она не любила хозяйство и дом. Прислуга немедленно садилась ей на шею, чувствуя слабину. И, в свою очередь, не любила её. Ни доброта, ни щедрость не помогали вовсе. Времена менялись. Уже можно стало беглым колхозникам где-нибудь приткнуться дворником или
истопником, и все эти Оли, Нюры и Фаи со склоками, мелкой сварливой злобой и слезами, быстро покидали свою молодую красивую, по их понятиям, богатую хозяйку.
Кирилл вздохнул, последний раз взглянул на «Кружок» и свернул направо.
Высокий парень в яркой красно-белой куртке, шагах в тридцати следовавший за ним от гостиницы до арбатского дома и переждавший его «гостевание» в проходном, не спеша подошёл к колокольне и скрылся за углом. В это же время от соседнего дома отделился плечистый, лысый мужичок в синих джинсах и кожанке и, закурив на ходу, потрусил за Бисером.
* * *
— Давай, докладывай! Как дела?
— Да в общем… Они о важном либо в глубине, где-то говорили, или вообще пока не доехали. Но! Чудная одна штуковина.
— Говори-говори. Никогда не знаешь, где найдёшь — где потеряешь.
— Ты понимаешь, датчик на кухне стоял, и там он с бабушкой этой и ля-ля-ля и ля-ля-ля! И о детях, и о внуках, и «ох, печенье у Вас, Марь Семёновна, как всегда лучше всех», а ещё о крокодиле каком-то!
— Чего-чего?
— Да крокодил там у них. Я не понял, в аквариуме что ли? Сейчас всякий на свой манер с ума сходит. Ты можешь запись потом послушать. Само собой. Но я тебя послушать тоже хочу.
— Угу, так вот. А потом бабушка своей дочке, помнишь, этой «рыжей и ражей», что в ориентировке командиршей зовут, по мобильнику позвонила. Затем наш подошёл. Ну, сначала опять трали-вали, да ой-ой-ой, давно не видались, да как я рад. А дальше коротко так, не называя имён. Потом она его о чём-то спросила, и он ей, представляешь, стишок прочёл. Детский такой.
— Стишок говоришь? И впрямь, чушь какая-то. Снова, верно, в воспоминания ударились. Может, это у них отрядная песня была такая.