Что если Чарли станет следующим человеком, пострадавшим от этой ненависти? Я представляю себе это. Представляю, как буду знать, что это моя вина, что она боится, как ее лицо исказится от ужаса.
И вдруг решение проносится в голове и разбивается на миллион кусочков. Оно разрывает мою грудь и вырывает мое бьющееся сердце. Чарли должна помочь защитить людей от этой боли. А я должен защитить ее.
Когда понимаю, о чем думаю, мозг начинает лихорадочно работать.
Босс считает меня своей правой рукой, он всегда доверял мне.
А теперь я предам его.
Глава 38
Фотографии
Хотя решение только принято, оно кажется окончательным. Я никогда не был полудурком, и не собираюсь становиться им сейчас. Чувствуя, как щемит в груди, пытаюсь определить свои следующие шаги.
Чарли могла бы принести мир на сто лет вперед. Мне чертовски хорошо известно, что Босс не хочет этого. Он жаден до душ, и ее жизнь определенно поставит заслон новому инвентарю. И все же он не послал бы коллектора, чтобы причинить ей физическую боль. Он никак не мог причинить вред человеку, не разозлив Большого Парня и не развязав войну. Но с этими возросшими ставками я чувствую укол сомнения в том, что Босс позволит этому произойти. А пока мне нужно начать с контракта души. Чарли уже подписала его, и хотя нет никакой возможности разорвать его, мне нужно будет остановить ее от новых просьб. Может это даст нам немного времени. Может у нас получится поставить паузу в этой истории с запросами красоты на неопределенный срок.
Хотя почему-то я в этом сомневаюсь.
Я должен вернуться в Питчвилль. Должен выяснить, зачем Боссу нужна душа Чарли. Мы оба знаем, на что она способна, но это не объясняет, почему он хочет забрать ее именно сейчас. Что если она просто будет продолжать жить? Еще мне нужно подумать над тем, как защитить ее и самому не подставиться.
Но прежде, чем я это сделаю, мне нужно попрощаться с мамой.
Отряхивая джинсы, прохожу несколько кварталов до ее дома. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как я ушел, и мне интересно, внутри ли она еще. В нескольких дверях от ее дома я оглядываюсь и натягиваю тень. Затем перехожу улицу и нахожу ту же скамейку, на которой сидел раньше. Проходит час в нетерпеливом ерзании. Слишком много всякой ерунды лезет мне в голову, но я должен увидеть маму еще раз, прежде чем уеду из Чикаго. Просто… еще один раз.
Спустя еще двадцать минут я решаю рискнуть. В конце концов, кто сказал, что она вообще выйдет сегодня? Я встаю со скамейки и иду в сторону дома. Я знаю, что она меня не видит, но что-то в этой близости к дому заставляет мой мозг гудеть.
Крадучись поднимаюсь по лестнице и заглядываю в окно, но ее нигде не вижу. Она определенно не внизу. Оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, есть ли какой-нибудь способ…
Сбегая по ступенькам, смотрю на угловой кирпич на последней ступеньке. Когда-то я проводил много ночей на вечеринках и в итоге папа забрал у меня ключи, чтобы я не мог прокрасться в дом после комендантского часа. После этого мне приходилось стучать каждый раз, когда я возвращался домой. Естественно, это было неприемлемо для меня. Поэтому я сделал копию ключа моей матери и спрятал его под расшатанным кирпичом. Я почти уверен, что мама знала, что я стащил еще один ключ, но так как папа не часто бывал дома, а маме не нравилось просыпаться чтобы впустить меня в дом посреди ночи, она закрыла на это глаза.
Я трясу кирпич. Сначала думаю, что она его починила, но затем он начинается шевелиться и под ним я вижу серебристый ключ, мерцающий на солнце. Бинго!
Схватив ключ, бегу вверх по лестнице, бросаю последний взгляд в окно и вставляю ключ в щель. Замок щелкает, я открываю дверь и шагаю внутрь, затаив дыхание. Протягиваю руку и осторожно закрываю за собой дверь.
Острая тоска сжимается в груди, как кулак. Оглядываясь вокруг, понимаю, что ничего не изменилось. Прохожу через холл в нашу гостиную. Пол покрыт белой французской плиткой, а стены выкрашены в голубой цвет. С потолка свисает серебряная люстра, а белый диван и мягкие кресла придают комнате безмятежность. На стенах висят английские картины в богато украшенных серебряных рамах, а над камином…
Взгляд застывает на каминной полке.
Я вижу свое лицо повсюду, как и в детстве. Я, после футбола, когда мне было одиннадцать, обнимающий за плечи другого ребенка. Мы с мамой, завтракающие в отеле в Аспене. Я — младенец, завернутый в красное одеяло. По меньшей мере дюжина фотографий, на которых я занимаюсь разными вещами с разными людьми. Но чего-то не хватает, вернее, кого-то.