Чуть моложе меня он был. Ныкался от меня снежным февралем по каким-то левым знакомым. Даже к родителям боялся нос показывать. Я методично каждое утро будил с утра его жену, которая демонстративно открывала дверь с грудным ребенком на руках. Это они все так на жалость пытаются давить. Правда когда видят мои железные зубы, то сразу понимают, что это бесполезняк. «Нету его» - говорят и сразу дверь захлопывают. Я то знаю, что его нету, иначе бы уже внутри квартиры был и летал бы у меня должник от одной стенки до другой над детскими кроватками.
Ну и вот, короче говоря, во втором часу ночи я его подсек. Он быстрыми заячьими шажками вышел из-за угла дома и почти до подъезда дошел, а я тут включаю фары и он весь на виду, как зэк у тюремной стены, который сейчас охапку свинца от охранника примет. А он еще в каком-то бабском пуховике до колен был, шифровался наверное, а меня печаль пробрала по мужскому его началу. Ну нельзя быть настолько слабым, если у тебя яйца внизу висят. Замер мой подопечный, остолбенел от неожиданности.
Я хоть и не спал уже больше суток, выхожу из машины, как огурчик, точнее, как терминатор, и в три шага настигаю его у обшарпанной железной двери.
- Гундосов? – спрашиваю.
Некоторые из них сначала молчат, поскольку не знают, я их убивать пришел или просто вручить черную метку.
Поэтому иногда мне приходится их за горло хватать.
- Гундосов? – повторяю, уже в горло пальцами вцепившись.
Тот кивнул и потащил я его тогда к машине, открыл дверцу впереди и швырнул Гундосова в салон, как виноватую собачонку. Я делаю так не часто, но порой, чтобы ускорить процесс, должника нужно хорошенько встряхнуть. Для этого желательно его вывезти куда-нибудь подальше от людей, чтобы он кончиками нервов почуял близость конца.
Как ни странно, Гундосов не стал скулить, как делают почти все мои подопечные, когда начинают заверять, что отдадут все до копейки уже через неделю или даже через три часа. Нет, тот фрукт в бабьем пуховике просто тупо молчал, уставившись в черную глотку заснежненной ночи, которая как бы отступала под светом фар из густого елового леса, куда я возил многих должников...
Я вывез его в самую лесную глухомань, туда, где и волки боятся ходить. Так там жутко ветер воет и ели грозно скрипят. Прибился короче к обочине, дверцу его открыл и говорю «Выходи».
Он послушно вылез, а я следом. Машину обошел и из багажника топор достал с широким серебристым лезвием. Это я для острастки так всегда делаю. Обычно на этом моменте, деньги считай у тебя в кармане, но Гундосов просто стеклянными глазами на меня уставился и упорно молчит.
- Иди, – говорю и толкаю его грубо между лопатками в снежную тропку, проложенную меж сугробов.
Так мы прохрустели в самую чащу метров сто от дороги, вышли на небольшую полянку с заснеженной ямой, над которой росла здоровенная сосна. Я поставил Гундосова к дереву, топор на плечо закинул и сигаретку закурил.
Курю, смотрю на него, а он на меня. Тут я начал понимать, что чувак мне странный попался. И может не бабский у него пуховик, а просто мне так показалось.
- Ну, - говорю – Готов в яму падать или как порешаем?
Тут Гундосов разражается неожиданным красноречием.
- Какая же паршивая у тебя должно быть работенка, – говорит. - И каким же надо быть утырком, чтобы этим на хлеб зарабатывать.
- Чего? – я едва топор не выронил. – Ты здоров вообще? Мне может тебя в дурку следовало везти?
- Вези, куда хочешь, – говорит. – А денег я тебе отдать не смогу.
- В яму хочешь?
Гундосов презрительно на меня так посмотрел, потом в яму сплюнул.
- Плевать мне на тебя, - говорит. - Валяй руби, закапывай, мне один хер от этой жизни добра не видать.
- Совсем двинулся, – говорю.- Ты смотри Гундосов, я ведь не шутковаться тебя сюда за полста километров от города приволок. Яма глубокая, здесь волки и медведи бродят. От твоего трупа за пару ночей и следа не останется. Нет трупа, нет дела. Поверь так и будет, если продолжишь нам жопу показывать.
- Сказал же, не получишь ты от меня ничего. Нету денег. И не будет.
А у этого Гундосва яйца все же висели на месте. Голову рубить я ему, конечно, не собирался, но руку по локоть или ступню оттяпать мог запросто. Только вот чем-то зацепил он меня и не захотел я человека уродовать.